стала форменной язвой и с удовольствием подначивала обеих мам: «Клуши вы деревенские! Вы ж красавицы! Я б, на мой характер, этого Сашу…».
– Ты влюбись сначала, а потом старших будешь учить! – огрызалась мама Лиля. И тётя Лика отвечала свысока, что сто раз влюблялась, но при этом и в мыслях не имела тащить в постель каждого первого. Ей такой мужчина нужен, за которым тётя Лика жить будет, как за каменной стеной, а этот мужчина радоваться должен, что именно его тётя Лика выбрала. На руках он её должен носить, и подарки ей делать каждый день, а не только по большим праздникам, и чтоб никаких претензий! Борщ не нравится – вали в ресторан! А вздумаешь попрекнуть – скатертью тебе дорога на четыре стороны света!
Мама Лиля, наслушавшись сестру, сперва протестовала горячо, а затем задумывалась тяжко, не по-невестински.
Наконец, настал день, которого все ждали со столь сложными чувствами. В дверь позвонили, и на пороге возник невысокий, но плечистый блондин с ромашками. Мама Лиля отступила, во все глаза всматриваясь в него, но дядя папа не дал долго себя разглядывать – сгрёб маму Лилю в охапку, закружил и только затем, отстранив от себя, голосом с хрипотцой спросил: «Старый стал, страшный? Такой, что и не узнать? На Северах год за три! Ну, теперь всё, вернулся!».
Только теперь заметил в дверях Стаса и Ксара и справился деловито: «Который мой байстрюк? Тихо, сам отгадаю! Белявый! Ну, байстрюк, не смотри волчонком, иди к батьке!». Он раскинул длинные жилистые руки, пригнулся, намереваясь обнять Ксаверия, но Ксар и Стас перепуганными зайчатами прыснули в глубину квартиры. Вслед им нёсся смех дяди папы.
Смеялся он один и недолго.
– Ты обиделась? – спросил дядя папа виновато и примирительно. – За байстрюка? Так ведь это я так… Поженимся, я ему свою фамилию дам.
Ксаверий так и остался на фамилии матери, а семейная жизнь продлилась недолго. Мама Лиля была слишком самостоятельной и независимой, чтоб ворковать над папой Сашей, когда он её своим поведением «вымораживал». А папа Саша вымораживал её то и дело, потому что каждый день пил. Возвращаясь, по маминому выражению, на ушах, дядя папа сперва ластился к маме Лиле, винился и лебезил, но затем срывался на крик: «Я что, не мужик?! Не могу с друзьями пива попить?! Я у твоей юбки должен сидеть, байстрюку твоему жопу подтирать?!».
Протрезвев, дядя папа спохватывался, снова начинал воркующее извиняться и даже предлагал маме Лиле побить его скалкой, но мама Лиля мрачно игнорировала его.
– Ну, пьяный был идиот! – чуть ли не рвал на груди рубаху перепуганный дядя папа. – Ну, сморозил! Но я ж так не думаю! Я ж вас люблю! А что пьяный тёр, то не в счёт! То не я был, а моя синька!
Мама взрывалась и тоже принималась орать, делаясь из бледной почти пунцовой: «Не ты?! Да кто ты вообще такой?! Тот Саша, которого я знала, он умер! А ты… Я б сказала, если бы не ребёнок! Ты мало меня, ты ребёнка моего грязью поливаешь на всех углах! Подонок! Мразь! Сука!».
– А вот за суку… – вспоминал о мужском достоинстве дядя папа.
