о нем. В моем выдуманном мире шли непрерывные войны, я сладострастно, заменяя может быть зачатки будущей чувственности, убивал и вновь рождал своих героев, меняя только имена. Я выдумал новый язык, на котором говорили урии и гипы, названия городов, вооружений. Гипы постоянно сражались с уриями, наступали, захватывали города и территории, но в конце всегда оказывались ни с чем. Я намеренно заставлял своих героев всегда возвращаться к самому началу попыток. Мне это нравилось, я острее чувствовал беспрерывность, которая необычайно расширила мой горизонт видения мира. Но час откровения приближался – я прозревал, что нуждаюсь в кормчем более, чем в самом себе. Меня нес какой-то поток; некоторое время, пытаясь преодолеть тяжелый, настойчивый зуд желания, я упорствовал, а потом вдруг очутился у комнаты брата – и переступил, наконец, границу, чтобы, затаив дыхание, собраться с духом и сказать. И я сказал – быстро и радостно – и постепенно мой тон выравнивался, рассказ становился более существенным. В левой руке я сжимал наполовину исписанную тетрадь, правой я жестикулировал, а брат – он смотрел на меня взглядом усталой змеи, и вся его поза – на диване, ноги врозь и руки над головой – была позой падишаха, которому приговоренный принес раньше времени свою неотрубленную еще голову.
Позже, через много лет, я сравнил это ощущение с другим. Служа в армии, я был в увольнении и увидел комендантский патруль – до него было метров сто. Я мог бы пройти мимо, но неведомая, тяжелая как ртуть, сила понесла меня прямо на майора, у которого было тоже усталое и немного циничное лицо. Остановившись перед ним и отдавая честь, я отрапортовал: «Рядовой Ромеев, нахожусь в увольнении, воинская часть такая-то…», а майор, безжизненно улыбнувшись, спросил: «А что, рядовой Ромеев, я разве подзывал вас?» Вадим не перебивая выслушал меня и не вздохнув – он никогда не вздыхал – протянул руку и сказал: «Дай-ка почитаю…» Мое сочинение всерьез заинтересовало его.
Много позже, перед тем как уехать, брат задумчиво признался мне: «Твой «Материк», Влерик, напомнил мне, как ни странно, «Илиаду»… ты еще не читал?» Я сказал, что нет. «Ну так вот, – продолжал Вадим, – «Илиада» очень темная книга, она затемнена временем и там все обаяние в сражениях, люди воюют друг с другом – вот и все. Но если представить, что это детство человечества, как твое, то выходит и не могло быть иначе. Чем больше взрослеешь, тем больше чувств. Отправь твой «Материк» в то время – и может быть был бы готов второй Гомер».
Я пережил немало стыдливых минут, когда брат вслух перечитывал отдельные фрагменты моего сочинения, насмехаясь над комичностью стиля и орфографическими ошибками. Он сразу принял игру – ведь он всегда скучал, несмотря на обилие школьных друзей, из которых я сейчас не помню ни одного лица, вероятно брат их не любил, а просто принимал. Он скучал часто, брезгливо, зло – а сейчас я преподнес ему целый мир, которым он, не напрягаясь, мог занять себя в свободное время. Вадим принял деятельное участие во всех придуманных сражениях,
