было похоже на Le Médecin malgré lui.(3)
Шевалье уже отметил про себя, что девушка с начала ужина не произнесла ни слова и только с улыбкой слушает его. Поначалу его это не смущало. Он наслаждался своим остроумием и её восторгом. Пусть и молчаливым.
– Вы бывали при дворе короля Фридриха? – спросил шевалье непринуждённо.
Молчаливость девушки начала его утомлять. Без вопросов растормошить собеседницу уже не представлялось ему возможным. Неожиданный вопрос смутил её. Но она ответила, не задумавшись:
– Моя семья вела замкнутый образ жизни, шевалье. Я воспитывалась в монастыре.
Лицо шевалье выразило самое искреннее сочувствие:
– У вас, должно быть, совсем нет родных, если вы путешествуете одна? Простите меня, милое дитя, если я затронул чувствительную для вас тему.
– Да, я недавно осталась сиротой. Благодарю вас, шевалье, за вашу учтивость.
Шевалье продолжил свой рассказ, мягко вовлекая собеседницу в разговор.
– Прошло уже достаточное долгое время после моей поездки. А я до сих пор вспоминаю об этой жуткой тряске. Здесь, слава Богу, в Австрии, как и во Франции, в карете можно спать и не бояться, что тебя вдруг подкинет до потолка, – со смехом пожаловался он на польские дороги. – Если у вас не было такого путешествия, поверьте, фройляйн, вам не о чём сожалеть.
Она смелее смеялась его рассказам. Вино окрасило её щёки нежным румянцем, глаза блестели. Было видно, что его остроумие вызывает у неё неподдельный восторг. Хотя шевалье льстило восхищение его собеседницы, он относился к этому как обычному явлению. Ужин, который первоначально представлялся ему как способ скрасить скуку от затянувшегося путешествия, приобретал для него другие краски. Он уже отметил про себя красоту девушки. И, особенно, отметил её потрясающие глаза. Широко расставленные, тёмно-карие, с длинными ресницами, оттенявшими их глубину. Но, приглядевшись внимательнее, он уловил некоторую странность её взгляда. Лёгкое косоглазие, которое обычно воспринимается как недостаток, делало её глаза диковатыми и восхитительными.
Этот странный, смущённый взгляд косых глаз придавал её прелестному лицу особое обаяние. Казалось, эти громадные тёмные глаза, смеясь и дразня, затягивали в свою глубину. А яркие, чётко очерченные пухлые губы придавали её лицу капризную изнеженность. Мысли кружились и уносили шевалье от воспоминаний о тряске в карете: "Какие поразительные глаза! Восхитительные! А губы подрагивают нежно и капризно, раскрываются и снова закрываются в нежный бутон. Хотя совсем малюткой эту прелестницу не назовёшь. Но эти губы, как благоухающие лепестки бутона розы…".
Чтобы сгладить паузу, возникшую в разговоре, шевалье позвал служанку и велел ей набить трубку. Он заговорил о Франции и спросил, бывала ли она в Париже. Она ответила застенчиво, что, конечно же, нет:
– К сожалению, у меня не было такой возможности.
– Ваша семья бедна?
Её лицо вспыхнуло. Но она быстро
