дальней комнаты, спросила:
– Ну как?
– Да вроде ничего, – ответил отец, – вроде всё в основном нормально.
– Только … – продолжил Егор Тимофеевич, потом замолчал, вздохнул, закурил в комнате, чего обычно не делал, – только память. Так и считает, что в своем военкомате работает. Про ранение, про контузию ничегошеньки не помнит. Ничегошеньки. Хотя про совсем давнее уже вспоминает. Про какого-то Грудина, с которым ещё лейтенантом начинал служить, вспомнил. Еще всякие подробности из молодой жизни.
Егор Тимофеевич докурил, потушил окурок.
– Из последнего, про генерала Кузовлёва. Сам заговорил. Будто тот училищем теперь командует. А они, ты знаешь, Виктор рассказывал, тогда в одной машине были. Только генерала от взрыва сразу. Насмерть. А Григорий сама видишь. Господи если б не он не было бы теперь нашего Виктора. Большой, всё на себя принял. Все осколки. Витька нашего только чуток зацепило. Как он к ним в машину тогда попал? Витек говорит случайно. Попросил подвезти, а видишь как вышло-то. Любимый дядька спас любимого племянника.
– Егорушка, он же ничего не помнит. Я его маленьким вынянчила. Отец с матерью на работе, а я не отходила от него. В первый класс не мать, а я повела, да и потом, всегда были рядышком. – Катерина захлебывалась от слез, не могла остановиться. – Братишка мой маленький, Гришенька. И Витеньку спас. Собой закрыл. Егор, что же это за гадость такая война! Что же с людьми делает. Он же меня вообще не узнает. Что же делать-то?
Егор Тимофеевич обнимал жену, успокаивал, думал разные слова, которые они много раз слышали от докторов. Думал, что жизнь непонятно устроена и мозг непонятно устроен. Что может Григорий ещё всё вспомнит. Не просто же профессор велел именно так с ним встречаться. Учил, как память надо провоцировать.
А повторял одно:
– Вспомнит, Катюша, всё вспомнит, Бог поможет, дай срок выходим.
Холодно розе в снегу
На ногах, повыше пальцев, было написано «они устали». На безволосом животе – «оно хочет есть». На голове ничего не было написано, а на груди простер крылья орел. Орел летел и в клюве держал девицу. Девица, судя по горизонтальному положению, находилась в обмороке. В такой же обморок была готова свалиться моя сестра.
Заспанный мужичок слез со второй полки, запихнул ноги в усталые башмаки и отправился в тамбур курить.
– Говорила тебе, что надо в купе брать билеты! С проводником надо было договариваться! – зашипела сестра. – А ты – «нет мест, всего ночь переспать». Вот теперь переспишь! Этот головорез прибьет и не моргнет.
– В купе тебя зарежут, по частям выкинут в окошко и никто не увидит, а здесь всё на виду. Когда твою умную башку вместе с языком оттяпают, все сразу увидят, – объяснил я.
– Где я тут буду переодеваться? Покажи!
Я молча закинул свою сумку под лавку, сестрину, подняв крышку лежанки, поставил в сундук. Повесил на крючок куртку и потом объяснил:
– Ты, дорогая, когда начнешь переодеваться,
