что не люблю Толстого.
Я молод и порой красив. Хотя я об этом не думаю, иногда мне об этом напоминают.
(Что-то от пресыщенного сноба – блеск картинок, кадров в глазах).
Что за жест хирурга: расправлять плечи до хруста.
Иногда это все проходит. И можно поигрывать калейдоскопом ролей, как бы чинясь мускулатурой: дамский угодник, пай-мальчик, где-я-там-женщины, толкователь снов, бытовой прорицатель, хорошая партия – вот только по рукам читать не умею… На самом деле, в душе уже давно нет этой отдачи – от ролей – и отдачи ролям. И женщины меня – чаще всего – поговорив со мной, боятся.
С чего я взялся писать? Ведь ничто не изменило пока что своего местоположения. И, если я должен буду платить за это…
С чего это я пишу? Ведь улицы не снялись с места и не взлетели у меня над головой, унося наспех затолканные в окна, как в комод колготки и галстуки – тени.
Ничего не изменилось.
Меня это почему-то раздражало, как фотографии современных женских корсетов в каталогах одежды по почте.
К нам приходит эта пара.
Если бы я был императором, я бы отправил эту семейную пару на необитаемый остров. К счастью, только ради этого не становятся императором. Значит, я волею обстоятельств избавлен от сумасбродства и идиотизма.
Что значит добро? Я по целым дням не делаю никакого доброго дела.
3.
Сегодня я понял, что долго живу на свете и боязнь смерти – некрасивая боязнь.
Тристрам Шенди + Печорин = Штосс. Кому это в голову пришло?
Одна маленькая Фландрия и столько картин, похожих на павлиний хвост.
Стою, листаю книги персидской миниатюры, Хокусая, Леонардо, Беато. Вообще все это перегружено знаниями по верхам: о старофранцузском – два процента, о рукописях Мертвого моря (Кумран) – полпроцента, итальянский язык, восторгание позволенно-необходимо-великим, т.е. Галереей Уффици, незнание подлинной истории Авиньона, бесконечные университетские этажи, беглое штудирование двух книг о трубадурах. Призрачное знание архитектуры, археологии, географии.
Однако, был у него один дар: выбирать в нужное время книгу-спутницу, даже до конца не прочитав ее.
Вийон, Данте, «Онегин», Чехов.
Два дневника с тиснеными на коже буквами, желание вести духовный дневник, окружать себя открытками, старыми вещами, рассматривать антикварные витрины, желание красоты – и единственное живое ощущение: тоска по России, где оставил полжизни и тогдашнего себя.
Но что если надо сделать какое-то освежительное движение – смыть эту жизнь и снова очутиться в той?
Это все мысли до 98-го года.
Я понимаю, что эти тюльпаны, похожие на красные глаза невыспавшегося человека, неубранная кухня и детские картинки на стене в гостиной с красными существами и голубыми островами, перед которыми мне сейчас стыдно – это моя жизнь.
В
