старины Краусса. Вскоре я познакомил его с Генрихом – эта мокрица всегда пробовала моих новых знакомых по остаточному принципу. Лексин Булочникова очень ценил и вообще нервно дергал губой, когда я по обыкновению своему напрямую говорил, кем Булочников на деле является и всегда, сука, являлся.
Лексин вел машину. Я впервые за пять лет набрал Краусса. Он ровным, сука, самым ровным и спокойным голосом объяснил мне, что дело это важнее всего того, что мы проворачивали до этого. Сказал еще, что зрелище это только для меня. Потому я соврал ему, что еду один.
– Н-надеюсь, с Ульбертом все… в п-порядке! – выдавил из себя Булочников, теребя очки трясущимися руками.
– Надеюсь, то, что он сумасшедший, не значит, что в его холодильнике нет пива! – заявил я.
– Если повезет, ваш немец просто заигрался – сухо сказал Лексин – Но у меня, по правде говоря, дурное предчувствие.
– Говняные здесь места. Печенкой чувствую, здесь под землей закопаны евреи. Или еще чего.
– Жутко… и как Ульберт… мог… жить здесь… столько лет?
– Кстати, заправщик что-то болтал про странный шум, доносящийся, как он выразился, «со стороны высоченного дома». Это случайно не жилище нашего клиента?
– Я звонил ему утром. Не парьтесь – я приложился к окну.
«Мерзотные пустоши…» – тут же резануло в голове.
Как сейчас помню, какое поганое чувство испытал каждый из нас, когда с третьего звонка в дверь нам так никто и не открыл. Весь путь от поеденного червями полисада через пыльный загаженный двор к облупившемуся крыльцу будто специально гадил в душу.
– Ну и змеевник! Не упади, Генрих! – предупредил я этого долбаного олуха– Тьфу, это что, свалка?
– Мусор давно не выносили. Кажется, Краусс выставил пакеты на улицу и забыл о них. Потом их… растаскало зверье. Мм, окна…. – Лексин показал пальцем на то, что раньше было окнами. Ныне все забито досками.
– Здесь… т-точно кто-то живет? – засомневался Булочников.
– Видимо да, и это очень дурно… – решил Лексин.
Потом мы стали звонить в дверь. После трех раз Булочников начал кусать ногти. Лексин задергал верхней губой, а потом, приложив ухо к двери, отрывисто заключил: «Раз уж приехали, надо войти».
Умный был Лексин парень. Да только в тот день это была его главная ошибка.
С дверью мы справились быстро. Генрих причитал: «Не ломайте!». Но нам было плевать. Я хотел выпустить пар, а Лексин руководствовался тем, что нашему, как он выразился, «психически нестабильному другу» может понадобиться помощь.
Дурак. Это нам скоро нужна будет помощь.
– Краусс! Ты где, сука? Уснул, что ли? Эй, Краусс! – заорал я, в душе не испытывая никакого желания шастать по его вонючему дому.
– Ульберт! Уль…Ульберт! Т-ты где? Ульберт? Это мы, Генрих и Толя! От…отзовись! Ну же! – кажется, у Генриха начиналась истерика.
Он все-таки любил немца. Как
