сурово воззрился на представителей центрального офиса, стоя рядом с председателем. У него привычно зачесался и задергался спусковой палец правой руки «Эх шугануть бы этих недотеп, а вон того тощего в карцер денька на три бы!». Но ему этого было нельзя и невозможно уже последних лет сорок. Свою охранную душу он отводил, пока глаза не потеряли прицельную зоркость, стрельбой по вольной, неохотничьей птице, за которой бегать по лесам не надо. Много ворон, галок и прочих пернатых полегло от его упражнений в пустых полях, зато приклад именной мощной воздушки веселил твердостью плечо, прицел вызывал уверенность в себе, а точный выстрел подтверждал, что сквозь собственную жизнь Сергеев прошел не зря, а со смыслом и особым предназначением.– Ааа! Инвестиционная комиссия!? – безмятежно, с удовольствием перевел на офисный язык Булсары Ибрагимович.
– А мы кто по-твоему!? – зашипел с физиономией в красно-белых тонах от злости Михасев! Сергеев, уловив начальственный гнев, сменил уверенность на желание стать невидимым, сжался, уменьшился в росте и принял насколько смог виноватый вид.
– Вы, Рено Аркадьевич – руководство! Так сказать, прибыли с помощниками навстречу этой самой комиссии! – четко отрапортовал он.
«Ну держись, Сергеев! Сейчас наш автомобильчик заведется!» комиссия понимала, что грядет и со смирением встала по стойке смирно с покорно-внимательными выражениями лиц.
–Мы и есть комиссия! Работяги хреновы! Нам деньги как воздух нужны! В том числе и для вас, дармоедов! А я-то думаю, чего это он так не к месту заболел, начальничек ваш! А он и правду заболел! Простой росейской болезнью…
Истинный ариец без нордического, выдержанного характера, гауптштурмфюрер Михасев стоял перед расстрельной командой широко расставив ноги, в идеально выглаженной монохромно-черной форме отряда Шуцштаффель и орал! Орал, наверное, на чистом арийском языке с невесть откуда взявшимся интонационном аудиосинхроном на русский.
Рядом, в прикиде ведущей советской программы «Время» занималась сурдопереводом Инесса Криксен с изумлением на подвижном лице и с круговертью гибких изящных рук. Она была прелестна, на бежевую, расшитую цветами и мотыльками свободную блузу был одет джинсовый сарафан, напоминающий школьный советский фартук. На открытой шее покоилась петля громоздких темно-красных бус. Эмоциональные выкрики Михасева так воздействовали на Инессу, что казалось голова и шея женщины от ее сурдоперевода вот-вот выскочат из этих тяжелых бус и, наконец, освободятся от них.
– Какая красивая! – ни к месту выдохнул зачарованный видением Трутнев. Соседи оглянулись на него и шипением попросили заткнуться дабы ничего не пропустить в нечленораздельных выкриках председателя. Инесса все поняла! Может быть поняла как-то по-своему, зарделась как Дарья около своего козла и придвинулась к тощему и восхищенному Трутневу. Руки их соединились. Вместо речи арийца Михасева включился нежный трек из «Бременских музыкантов», первая пластинка, сцена первого взгляда
