читались в свободной манере и которые он считал достойными записи. —
Теперь, что касается изложения и расположения вещей в этой работе, я подумал, что наиболее точно выражу идеи и принципы великого человека, если в отношении экономики и разделения целого буду придерживаться его прямого заявления, согласно которому в настоящий трактат по логике, и особенно в элементарное учение о ней, не может быть включено ничего большего, чем теория трех основных функций мышления – понятия, суждения и умозаключения. Поэтому все то, что касается познания в целом и его логических совершенств и что в учебнике Мейера предшествует учению о понятиях и занимает почти половину всего объема, должно в дальнейшем рассматриваться как часть введения. – «Раньше, – замечает Кант в самом начале восьмого раздела, в котором его автор излагает учение о понятиях, – сначала рассматривалось знание вообще, как пропедевтика логики; теперь следует сама логика».
В соответствии с этим явным указанием я включил во введение все, что касается вышеупомянутого раздела, который по этой причине получил гораздо больший объем, чем тот, который он обычно занимает в других руководствах по логике. Следствием этого было также то, что теория методов, как другая главная часть трактата, должна была быть тем короче, чем больше вопросов, которые, кстати, справедливо втягиваются в область методологии нашими новейшими логиками, уже были рассмотрены во введении, как, например, учение о доказательствах и тому подобное. – Было бы излишним и неприличным повторять эти вопросы здесь на их месте, чтобы только завершить неполное и расставить все по своим местам. Я, однако, сделал последнее, имея в виду учение об определениях и логическом делении понятий, которое в «Компендиуме» Мейера уже относится к восьмому разделу, а именно к элементарному учению о понятиях; порядок, который Кант также оставил неизменным в своей лекции.
Само собой разумеется, что великий реформатор философии и, если говорить об экономике и внешней форме логики, в частности, этой части теоретической философии, работал бы над логикой в соответствии со своим архитектурным проектом, основные контуры которого зафиксированы в «Критике чистого разума», если бы это было ему угодно и если бы его дело научного обоснования всей системы собственно философии – философии подлинной истины и совести – это гораздо более важное и трудное дело, которое только он мог осуществить первым и только он один в своей оригинальности, позволило бы ему подумать о том, чтобы самому работать над логикой. Но эту работу он вполне мог оставить другим, которые, обладая проницательностью и непредвзятостью, могли бы использовать его архитектонические идеи для действительно целесообразного и упорядоченного обращения и трактовки этой науки. Этого следовало ожидать от нескольких основательных и непредвзятых мыслителей из числа наших немецких философов.
И это ожидание не обмануло ни Канта,
