style="font-size:15px;"> – Нет, – скривился Борька. – Не был никогда.– Почему?
– Не достоин.
До этого Парамон смотрел перед собой, а тут чиркнул быстрым взглядом.
– А в пионерах? Состоял.
– Тоже не был.
– Понятно, – сказал Парамон и отвернулся, как будто действительно много поняв про Борьку, его непростое детство. У него была странная манера говорить, почти не открывая рта, поэтому слова звучали неразборчиво, приходилось вслушиваться. Борька подумал, что это мера предосторожности. Привычка, выработанная годами, чтобы со стороны нельзя было читать по губам. Глухонемые, например, издалека «читают» чужой разговор, который обычным слухом услышать невозможно.
– Еврей?
Борька удивился вопросу, но задумываться не стал, как есть.
– Вроде нет, – он пожал плечами. – По маме все крестьяне. Татары были, – вдруг подумал про отца, – а в общем, кто его знает.
Парамона, похоже, интересовали не сами ответы, а его реакция на вопросы. Он не смотрел на Борьку, но все равно казалось, что сверлит глазами, такое странное было ощущение.
– Детей можно бить?
Еще не легче. Что за вопросы? Какие дети. Про воспитание?
– Нельзя, – твердо ответил Борька.
– А женщин?
Можно ли женщин бить, но кого: Нину? Мать, бабушку? Нет, конечно. Или вопрос, скажем, про Карину, подругу отца. Ясно. Вопрос-то был совсем другой: мужик он или еще ребенок? Борька пожал плечами, как бы сожалея.
– Можно. В целях воспитания.
Прозвучало неплохо. Парамон кивнул.
– Нож возьмешь?
Спросил бы сразу: убьешь или нет?
– В крайнем случае! Возьму.
Парамон смотрел в упор, и Борька не отвел глаз. Собеседника, похоже, такой ответ удовлетворил, он как бы смягчился, налил по полстакана, позвал шахматистов, допрос закончился. Выпили, закусили разломленными пирожками. Борька отщипнул кусок и, честно говоря, слегка поплыл. С Пашкой бутылку выпили почти без закуски, да здесь еще. Когда же о деле говорить? Но он не счел возможным сам заводить разговор. Пашка в курсе, ему виднее.
Распахнулась дверь, пришли еще трое, тоже с водкой. Стульев не хватало, и парни присаживались вдоль стен на корточки. Снова пили, еще кто-то пришел, народу стало много, вели себя сдержанно, хотя и шутили, но вполголоса и с оглядкой, как ученики на уроках.
Странное собрание, подумал Борька, вроде воровской сходки. Впрочем, почему «вроде»? Сходка и есть! На него особого внимания не обращали, но ни о чем серьезном между собой не говорили. Наконец, Парамон вызвал Пашку из комнаты, через минуту тот позвал Борьку. Он встал, и почувствовал себя плохо. Столько он никогда не пил, даже в кочегарке закусывали, а здесь, если посчитать, вышло больше бутылки набрата, а то и по две, в одну харю. Его затошнило. Сдерживая рвотные спазмы, он вышел за дверь, как бы сквозь стеклянную призму увидел стоящих рядом Пашку и Парамона, хотел спросить,
