под смех окружающих лезет к нему обниматься Михеич, – дюже мало поправил. Не дали боле.
А еще я вам скажу, – гнет свою линию положительный фермер, – во многом водка виновата. Ведь ты глянь, на каждом углу продавать стали, даже около школы с яслями ларек стоит, круглосуточно торгует. Пей – не хочу. Не то, что мужики, бабы наклюкаются – коров доить некому. А, взять бригадира нашего Тимоню, с утра лыка не вяжет, а к вечеру в стельку пьян. Лошадь сама домой везет. Чуть не замерз давеча. Пропили Расею, – обреченно тянет он.
– Эт-ты прав, – моргает глазами Михеич, – травят народ черте чем. Давеча взял на станции бутылочку «Мадеры» подешевше, выпил с другом да чуть не окочурился. А спросить не с кого.
– Зато демократия, дерьмократия! – певуче тянет Буней. – Все можно, все дозволено. Бандитизм развелся, какого сроду не было, людей, как ворон, средь бела дня отстреливают. Расскажу я вам, братцы, историю, и смех, и грех. Перед Новым Годом поехал к свату в город, да автобус наш «Пазик» по дороге сломался, а я, вместо шести, еле к десяти к нему поспел. Пока на лифту поднялся, будь он неладен, как глянул в колидор, мама родная, в тюрьме и то лучше. Кругом металлические двери, решетки, замки, цепочки, одним словом – броня. Сват вышел, шумит: Хто, ды хто? А сам изнутри открыть не может, то ли не узнал, то ли заело замок, то ли пьян. Пришлось мне к сестре на Чижовку ехать средь ночи. Во, братцы, какая она жизнь в городе, да рази ж это жизнь? Хуже чем на войне. Бояться «городские» после московских взрывов писка мышиного. Дежурють возле домов. Похоже, народ в деревню, назад повалит.
Помолчали, задумчиво вороша мысли. Мальчишки, сбившись в кучу, играли в «битки», тюкая крашеными, коричневыми яйцами друго дружку. Чье яйцо крепче, тот и забирал себе треснутое пасхальное яичко. Беззаботное детство, счастливая пора.
– Да, без забора, да без запора не уйдешь нынче от вора, – задумчиво басит Мефодий, – а куды ж власти смотрють, милиция, – резонно вопрошает он.
– Милиция, – передразнил его дед Антон, – седни поймали, а завтра выпустили. Законы у нас дюже добрые. Вон у мусульман, своровал – рубят руку, другой раз полез – рубят голову. Вот так, брат, не шали. Да и к пустой избе замка не надобно.
– Вот это верно, – вскинулся совсем окосевший Михеич, – руби голову, чтоб другим неповадно было. Руби ее к энтой матери, – петушится он.
– Ну, вот опять за старое, руби да губи, ишь какой ты горячий, – накинулся на него молчавший до этого седой, как лунь, Лукич, – было это, проходили, проехали, наелись дальше некуда. Я как вспомню, бывало, со своей покойной Нюрой в постели боялся чего лишнего брякнуть. Чуть что – на бюро, в ЧК и, глядишь, пропал человек. Много перекосов в нашей Отчизне, – продолжает он, – то вправо, то влево нас водит в поисках правды, скользкая она, не каждому дается. Вот, вроде бы, и зажили неплохо да свободно, глядь, опять беда – денег нету. Ведь если здраво рассудить, цены б этой власти не было бы, если б у народа деньги были. Сколько товару всякого понавезли, иди на «толпу», покупай без «блату», не скупись, ан нет – нужда заела. Ну,
