неподалеку. Точнее его обугленные стены. Девушка, глянув в его сторону, отстранилась от Лария и, будто деревянная, направилась под сень отчего дома. Она не нашла там ничего кроме разрухи, и ей вдруг стало казаться, что пожар подчистую вылизал не только их крепкое пристанище, но и всю ее душу, оставив там лишь черную копоть безнадежности.
– Батюшка! Матушка! Братик! – звала она, сотрясаясь от рыданий. Колдовской огонь не оставил от них никаких следов. Словно призрак Марижа стояла в разрушенной кухне и смотрела на мертвые камни. Она пыталась вспомнить, как все здесь было прежде. Под ногами у нее хрустела зола. На месте подвала зияла черная дыра – колдовской огонь пробрался и туда, уничтожив все подчистую. Ей даже взять из дома было нечего, только и оставалось утешаться воспоминаниями. Она глянула на свой сарафан – любимые руки матери вложили в него неисчерпаемый запас теплоты и нежности. Вот та память, что будет у нее всегда.
– Пойдем, Марижа, – взял ее за руку Ларий.
– А твой дом? Твои родные? – спросила Марижа, повернувшись к нему.
– Их больше нет, – ответил он, глядя ей прямо в глаза. – Никого не осталось.
Марижа обняла его, деля общее горя напополам. И сказала, глотая слезы:
– Мы есть друг у друга. Это самый великий дар.
В ответ он поцеловал ее горько-соленым поцелуем, в котором умерла старая надежда, но зародилась новая, еще совсем робкая и несмелая.
Рука об руку вышли они из обгорелых развалин, и пошли вдоль улицы. Марижа старалась не смотреть на мертвые лица знакомых людей, глядящие на нее из-под завалов и золы. Она сосредоточилась на группке уцелевших селян, что собрались неподалеку от реки. Марижа хотела поскорее увидеть их, порадоваться, что жив еще кто-то. В ней жила надежда, что кто-нибудь из родных все же спасся, или, может, их кто-то видел.
Около берега собрались те, кто мог самостоятельно передвигаться, но не было никого без следов насилия, учиненного ведьмами. Какими глупыми они были, вдруг подумала Марижа с неожиданной вспышкой гнева. Как могли жить столь беспечно, прекрасно зная, что все случившееся вчера в Висле, происходило изо дня в день в других деревнях! Она сжала зубы и постаралась перебороть злость. Сейчас было не самое лучшее время для запоздалых сожалений.
Марижа прислушалась к разговорам. Над кучкой селян предводительствовала жена старосты – Ладния:
– Мы похороним всех мертвых – поступим по-людски, а потом каждый пойдет своей дорогой, ничем больше не связанный. А сейчас на нас долг памяти лежит!
Полноватая, всегда жизнерадостная и очень деятельная Ладния сейчас походила на скрученный осенний лист, оторванный от родного дерева. Она изо всех сил старалась не показывать своей боли по потерянному мужу и мертвым сыновьям и со всевозможным старанием взялась командовать над теми, кто остался в живых. А осталось их не более полутора десятков, если считать тех людей, что могли работать. К тому же почти все были женщинами – только
