стола. Я протянул одному из солдат остававшуюся у меня, уже черствую, краюху хлеба. Он схватил ее с каким-то недоверием и испугом, забывая поблагодарить; с минуту растерянно мял ее в руках и вдруг тихо заплакал, перекрестил краюху и осторожно, держа ее обеими руками, стал откусывать сухой хлеб. И как-то сразу, будто снова испугавшись, что я могу одуматься и отнять у него этот хлеб, испуганно оглянулся и побежал прочь, в угол двора, дальше от меня и от других, и там, как затравленный зверь, стал не есть, а пожирать. Тяжело писать… Я привожу эту вторую сценку, чтобы указать, в каком положении в это время находились пленные солдаты. Мы, офицеры, лежавшие в госпиталях, питались еще сравнительно недурно и, во всяком случае, не голодали, но пленные солдаты, сами голодавшие, все-таки делились с другими.
Из пленных других национальностей лучше всего зарекомендовали себя в отношении готовности поделиться с другими своим избытком англичане, но они изо всех военнопленных находились в наиболее благоприятных материальных условиях, получая и от своего правительства, и от английских благотворительных организаций, и от «крестных матерей», которых имел почти каждый английский солдат, настолько большую поддержку, что часто совсем не нуждались в причитающемся военнопленным казенном пайке, целиком уступая его русским и сербам.
Поэтому в плену русские солдаты сходились с английскими значительно легче и чаще, чем с французскими, которых не без основания иногда упрекали в скопидомстве и торгашестве. И действительно, французский солдат, даже, если он благодаря посылкам с родины не нуждался в казенном пайке, редко отдавал его даром, а старался продать, устроить что-то вроде аукциона…
Поэтому французов пленные солдаты не любили и часто говорили, что вот, дескать, лучше бы было, если бы союзниками были немцы. Но и немцев также недолюбливали, а только относились к ним с уважением, как к серьезному противнику. Я не могу судить сам, насколько правильны были солдатские наблюдения и выводы, но в немцах нашими солдатами больше всего ценилась «правильность» и «серьезность» и уважение к законности и порядку, хотя нашими солдатами и замечалось постоянно: «а мы так не можем».
К австрийцам солдаты относились с чем-то вроде снисходительной и даже пренебрежительной жалости, и причиной этому были не только наши успехи на австрийском фронте, но и ясно понимаемое всеми в плену сознание подчиненного положения Австрии в войне, ее зависимости от Германии. Слишком ясны и показательны для военнопленных были многочисленные эпизоды, доказывавшие, что германский комендант в каком-нибудь австрийском городе значил гораздо более, чем местный австрийский губернатор.
На англичан же русские пленные смотрели как на «господ», и каждый пленный англичанин казался русскому пленному солдату «барином».
Что касается офицерской среды, то случаи наиболее энергичного отстаивания своего человеческого и воинского достоинства так же
