тогда просто не понял… Я подумал, у вас это временное и вы скоро помиритесь…
– Я тоже так думал, но, увы, он не стал ни нашим соавтором, ни нашим союзником. И говорить ему о книге сейчас просто небезопасно. Помешать нам непосредственно он, конечно, не сможет. Но своё благородное негодование он выплеснет на своих близких знакомых, а те расскажут ещё кому-то, и скоро об этом станет широко известно. То есть книга ещё не вышла, а все карты будут раскрыты. Разве так мы планировали?
Чудотворов напряжённо задумался.
– Ладно… – выговорил он с выражением вынужденного согласия. – Оставим всё как есть. Но только давай тогда не будем уже суетиться с этим протоколом. Тропачевскому можно сказать, что у Долганова он тоже не сохранился, забрали на обыске, не знаю… А в самиздате он не проходил, и всё!
Медунин вновь заколебался.
– Ну… по большому счёту мне всё равно, что будет в книге. Хоть наши телефонные разговоры. Лишь бы Тропачевский остался доволен. А он буквально помешался на этом протоколе судебных заседаний! Ладно, давай так. Если на встречу с Тропачевским пойдёшь ты, сошлёшься просто на мой арест. Скажешь, что протоколом занимался я, но вот… теперь всё затягивается. А если всё-таки мне удастся с ним встретиться, то… то это уже будет моя забота, что сказать…
Глава 7
Звонки прекратились только в половине первого, и Долганов наконец прочно засел у себя в комнате. По своим внутренним биоритмам он был полуночником, и ночные часы, когда всё затихало, были у него самыми продуктивными. Это было время уединения и полной интеллектуальной свободы.
Убирая в стол бумаги, он вдруг обернулся и поглядел на топчан, где недавно сидела Фаина Романовна, словно она снова его окликнула.
«У него серьёзные боевые ранения… – вспомнил он её слова об отце. – Впереди такой светлый праздник… Ты бы всё-таки поздравил его…»
Задвинув ящик, Долганов пристально поглядел на редкие ночные огни за окном. Представляя возможную встречу с отцом, он невольно начал будить в себе какие-то хорошие воспоминания. Ведь если поздравлять со светлым праздником, то тогда уж с какими-то светлыми чувствами. Но всё светлое осталось где-то в раннем детстве, лет до пяти. А чем дальше, тем сложнее становилась его собственная жизнь и отношения с отцом.
На память Долганову пришло то далёкое мартовское утро – холодное и солнечное. На часах уже девять, но почему-то никто из старших не будит их с сестрой, чтобы вести в детский сад. Мирно посапывая, Наташа спит сладким сном в своей кроватке. Это ещё на старой квартире, в огромной коммуналке с высокими потолками, где они жили с родителями и занимали две комнаты. Ещё к ним часто приезжала бабушка Фаня, которая мама мамы. Вчера она загостилась и осталась на ночь. Ей постелили в детской, но рано утром она куда-то ушла.
Потерев кулачками заспанные глаза, Слава откидывает одеяльце и босиком идёт по длинному коридору в комнату родителей. Все старшие сидят за столом. Их лиц Слава не видит:
