достал перевернутую колесницу. Нож понимающе кивнул, Андрей цыкнул зубом.
– Слушайте меня, – сказала Аделаида, забирая у племянника колоду, – этот мальчик – Порше в лучах заката, и все ваши попытки на ходу поставить ему автозвук могут в один день привести к тому, что эта машина разлетится в кровавый фарш, и вы оба будете рыдать на моей кухне, как когда ему в пять лет впервые взорвало желудок. И напомню, что отпаивала его с ложки я, а не кто-то из вас! Так что притворились мертвыми, как я это люблю, а ты, Северин, приезжай на каникулы: Сонечкой сладко дунете, поноете друг другу о вашей подростковой тоске типа троек по математике. Понял меня, красавчик?
Северин молча скрутил из пальцев сердечко.
– Она когда-нибудь замолчит? – тихо спросил Мороз.
– Аделаида Скандерна, Мечник Севера! – прервала ее Вера Павловна. – Я сейчас правильно понимаю, что вы каннабис детям предлагаете? Постеснялись бы суда. Штраф триста тысяч. Шестьдесят дней на оплату.
– Я толковала карту!
– Впредь будьте осторожнее в толкованиях. Следующее обвинение грозит более жесткими санкциями.
– Отрубите мне голову? – усмехнулась ведьма.
– Возможно. – ответила Вера Павловна. – Завершайте спор и садитесь на места.
Все четверо обменялись рукопожатиями и вернули колоду.
В центре внимания снова оказался Андрей.
– Рассказывай.
– Что?
– Как?
– Что как?
Судья снова выпила. Дмитрий Дмитриевич неуютно поежился и подался вперед.
– Как ты, Человечкин, замочили эту тварь?
Андрей сложил белые пальцы в замок.
– Итак, если начинать прямо сначала, то вам, наверное известно, что язык, каким бы он ни был: mon adoré[2] французским, повсеместным английским или вечной латынью, как инструмент, он не является идеальным средством донесения информации. Многие вещи, которые мы чувствуем, мы не можем выразить словами. – он повернул лицо к светлой стороне, разумеется, встретился со распахнутыми глазами волшебницы. – Нам остается только смириться с тем, что все красноречие чувств сокрыто в нашем молчании.
– Мне кажется, ты начал очень издалека, Человечкин. – пробасила судья.
Он тут же обратил на нее взгляд.
– Язык несовершенен, не совершенно никакое, сделанное посредством его, заклятие, и ни одно изображение заклятия, в связи с этим, не безупречно. Я убил настоящего преследователя не потому что я как-то особенно силен, а потому что я хитер, как дьявол. Он сам разорвал себя надвое!
Женщина выпила.
– Как же ты его заставил?
– Нет ничего проще: преследователь функционально бессмертнен, поскольку он – воплощение одного единственного желания. Догнать одну только цель и убить ее. Все его существование – это достижение этой цели. Он не мыслит, не чувствует, он просто гонится.
