дорогу, чтобы не быть сметёнными неловкой неуклюжестью человека, не до конца осознающего собственные габариты.
Мы вывалились из автобуса и пошли по извилистой дороге, со всех сторон обсаженной буйно разросшимися кустами. Асфальт то тут, то там был растрескавшимся, и сквозь эти трещины прорастала трава. Удалившись от проезжей части, мы свернули, потом ещё раз. С каждым поворотом дорога становилась всё хуже, пока вдруг усыпанные желтеющей листвой кусты не расступились, открывая взору распахнутые ворота.
– Тот самый парк? – спросила я, потрогав створку. На пальцах остались сухие хлопья чёрной краски.
– Он самый. Разруха полная, – с восторгом сказал Ронни.
Сразу за воротами нас встретил старый, давным-давно неработающий фонтан. Выщербленные, позеленевшие от сырости, громоздившиеся друг на друга каменные чаши были полны мокнущих в лужицах воды листьев. В фонтане лежала одинокая смятая банка из-под пива, которую Ронни, запрыгнув на край чаши, вытащил и кинул пустую, поеденную ржавчиной урну.
– Тут, вообще-то, убираются, – сказал он, – но как попало.
– Я думала, тебе нравится «разруха», – заметила я.
– «Разруха» не равно «помойка».
Вокруг фонтана на равном расстоянии друг от друга стояли скамейки, возле каждой – пустые урны. Темнели столбы разбитых фонарей. Могучие дубы, раскидистые клёны и, конечно же, давшие парку название ясени возвышались молчаливыми стражами фонтана, скамеек, фонарей и тропинок.
11. На тот момент я не смогла понять, что в Ясеневом парке такого классного. Обыкновенная неухоженную зона отдыха с редкими прохожими – бегунами да собачниками. Мы гуляли в тишине, слушая шелест ветра в кронах деревьев, пили кофе и на ходу ели сэндвичи. Эти сэндвичи были на вид полной фигнёй, однако на вкус оказались божественными. Либо в Ронни дремал талант невероятного повара, либо божественными их делал воздух: чистый, хрустальный, напоенный испарениями влажной после ночной грозы почвы.
Я не думала, что захочу вернуться в это место – совершенно обыденное и унылое. Однако, когда субботним вечером ноги по обыкновению понесли меня прочь из дома, я с удивлением обнаружила, что добрела до парка. Я побегала немного по тропинкам, сбрасывая накопившуюся за день энергию, а потом села под ясенем и вытянула ноги. Шумел ветер, падали влажные жёлтые листья. Зажглись фонари, разгоняя синеватые сумерки.
Вдруг в обволакивающем осеннем безмолвии раздался перелив фортепианных нот. Встрепенувшись, я выглянула из-за дерева. Взгляд заметался между стволов в поисках включившего музыку человека. Никого не обнаружив, я нехотя встала и отряхнула джинсы. Фортепиано звучало совсем близко, и я решила пройтись до этого любителя послушать музыку без наушников.
Тогда я и увидела его.
Он сидел за роялем – смутная чёрная фигура, едва различимая в зыбком полумраке позднего вечера. Одет он был во фрак, расшитый лоснящимися чёрными нитями по чёрному полотну, и его волосы тёмными
