что не послушалась матери и покинула Константинополь. Осторожно повернув голову, она проверила, не отчалила ли еще «Сицилия», можно ли мышкой проскользнуть на пароход, упасть в ноги капитану, умоляя его: «Спаси меня, Христа ради! Забери меня обратно!»
– Идем, голубушка! – повторил дядя Алекос, взял ее за руку и повел к стоявшему неподалеку экипажу.
На следующий день ранним утром они направились на вокзал.
– Что ж, – напутствовал их с тетей дядя Алекос. – Вы все поняли? Первую пересадку делаете в Баладжарах, запомнили? Не в Баку, а на предыдущей станции, в Баладжарах. Анна, повтори: Ба-ла-джа-ры. Браво! Бала-джары. Вторая пересадка будет на Кавказской. Вот вам и карта Кавказа, Анна, держи. Эти деньги положи в сумку – кто знает, что будет. Вот твой билет. Царь объявил всеобщую мобилизацию, в поезде может быть давка. Клод, у тебя все с собой? Хорошо. Идем!
После этого он поцеловал Анну и переспросил, помнит ли она, где им нужно пересесть. В Баладжарах они пересядут на владикавказский поезд, а на Кавказской – на поезд до Ставрополя.
Анна, с трудом сдерживая слезы, шла между дядей и тетей. Втроем они окунулись в вокзальную толкотню и суматоху.
– Я хочу домой! – внезапно воскликнула Анна и начала плакать как маленькая.
Но кто ее услышит? Дядя с тетей уже захвачены потоком толпы, который тащит их в разные стороны.
– Держись за мой пиджак, не отходи! – кричит ей дядя. Кричит, а сам при этом удаляется.
И как взяться за пиджак, если ей не поднять даже руку, прижатую густой людской массой, которая расползается подобно квашне, когда ее переваливаешь из одной кадки в другую. Ноги Анны не касаются земли. Немалых усилий ей стоило зацепиться за дядин рукав, но, оказавшись возле вагона, она обнаружила, что держит за рукав татарина, похожего на торговца, у которого Локсандра покупала яйца. Дядя отстал, толпа оттеснила его к стене вокзала, откуда он подает какие-то знаки. Он что-то произнес, но Анна так и не поняла – не то он с ней попрощался, не то благословил ее, не то велел вернуться. Анна лишь ощутила, как кто-то подхватил ее, сдавив ребра, и она оказалась в вагоне. А тетя Клод как сквозь землю провалилась.
С оторванным воротником Анна попала в купе, где вплотную к ней сел какой-то черкес, так что ее спина касалась его груди, крест-накрест перевязанной патронташами. Свой маленький чемоданчик она крепко держала на коленях, а большой чемодан пропал, она понятия не имела, где он. Она пытается встать и освободиться от объятий черкеса, но вместо этого получает еще одного черкеса, тот сел ей на колени. Над головой болтаются ноги пассажиров, занявших верхнюю полку. И ноги эти смердят. Черкес, сидящий на коленях у Анны, пахнет конским потом. Те, кто чуть в стороне, пахнут кто чесноком, кто овцами, кто прогоркшим маслом – каждый соответственно своему происхождению и образу жизни.
Калмыки, карачаевцы, лезгины, абхазы, чеченцы, мингрелы, дикари из киргизских степей и казбекских орлиных гнезд… целая глава о Кавказе, которую она до отъезда успела прочитать в большом атласе.
Поезд тронулся, а вместе
