подумал я. – Зачем оно мне? Будто ничего и не изменилось: я при жизни себя так и чувствовал: мои мысли, мои чувства. И, кстати, мои руки! Вот же они! Я вижу свои ладони. А Таарья видит меня. Я сохранил свой облик, даже будучи призраком?»
Таарья улыбалась с хитрым огоньком в глазах. Она знала, о чем я думаю! Понимала каждую мысль мою, ведь уж наверняка каждый на моем месте именно так, в такой последовательности и размышляет. Я улыбнулся ей в ответ, разгадав это. Она мне тоже, мы рассмеялись, расхохотались даже. А прямо за нами внутрь «Скорой» грузили мое тело ногами вперед.
– Расскажешь сама, что мне нужно знать?
– Расскажу, Тимофей.
– Так ты знаешь, как меня зовут? – удивился я.
Таарья спрыгнула с камня, на котором мы сидели, по бордюрчику прошлась докуда-то во тьме сгустившейся ночи, подошла к месту аварии. Она сновала меж ходящих там туда-обратно темных фигур, оставаясь совсем незамеченной. Смотрела на мою разбитую машину под рыжим фонарем. Затем вернулась ко мне.
– Знаю, как тебя зовут. Знаю, кто ты. Ну так, в общих чертах. Когда к нам приходит «вызов», мы приблизительно что-то знаем о вас. То есть на тебя хранится целая папка с твоим личным делом, но мы ее, конечно, целиком не читаем. Так, глазами пробегаемся. Времени, бывает, и на то не хватает.
«В бесконечности времени не хватает?» – недоуменно подумал я.
«А ты один что ли умираешь за день?» – вполне логично молча ответила мне новая знакомая.
– Папка с личным делом? Давай подробнее.
– Ну что подробнее? Ты живешь, создаешь свою историю. Она фиксируется, дополняется. И так до самой твоей смерти. Вся твоя биография, включая самое потаенное. Чувства, впечатления – все в счет.
– Жесть! – вырвалось у меня, пока перед глазами проносились все постыдные и неловкие моменты моей жизни.
– Не, у тебя не жесть. У тебя обычная человеческая история. Жесть бывает, конечно, но у тебя ничего такого, обыкновенность.
Я замолчал, переваривая информацию. Ну вообще логично, да. Я же не фашист какой-нибудь.
– Давно ты умерла? – спросил я спустя время, отправляя докуренную сигарету в небытие.
– По твоим меркам давно. По здешним – не очень, – поморщилась Таарья. – Я доподлинно не знаю точно год, но, если порыться в архивах истории, то примерно в тысяча восемьсот тридцать четвертом. В феврале.
– От чего?
– Пневмония. Сейчас ее так называют. Тогда кашлоткой величали.
Таарья рассказывала об этом с таким ледяным спокойствием, что я даже удивился. Хотя, учитывая, что прошло почти двести лет… Наверное, ей уже давно дела нет до своей ранней смерти.
– И ты двести лет призрак, встречающий людей после смерти?
– Не очень люблю это слово. Мне больше нравится «душа». Я ведь – это душа моя. Да, практически все двести лет. Сначала хотела другую работу, но в итоге к этой и пришла.
– Работу? – переспрашиваю. – Это как?
– Ну, конечно, дружок. А ты как
