задавать мне? Откуда знает, что я ощущаю?
– Странное чувство, – смущаясь, признаюсь. – Я их люблю и понимаю, вернее, нет, я не понимаю, каково им сейчас. Я умер, но они же думают, что я прямо умер. Не знают, что я сижу и разговариваю с вами здесь.
– Хороший мой, – ласково взяла меня за руку Аделина Ивановна, что я почувствовал тепло и мягкость ее тела. – Знаю, хороший мой, как тебе тяжело. Но ты должен помнить одну вещь: ты действительно умер.
Я сник. Да, я действительно умер. Привыкну, видимо.
Что ж, теперь мне известно, что души могут касаться живых, вроде Аделины Ивановны. Новое открытие, нужно будет спросить у кого-нибудь из присутствующих, как же так.
– Я не знаю. Так странно, ужасно это сознавать, но я жалею их умом, а не чувствами. Их будто отключили, иначе я бы умер еще раз от сожаления к матери с отцом. Никто не заслужил видеть смерть собственных детей. И нормальный человек должен бы сейчас идти к ним туда или хотя бы винить себя в том, что не идет. Но я не иду.
Я выговорился и на издыхании выдохнул. Комната погрузилась в сочувственное молчание. Аделина Ивановна поставила почти пустую чашку на столик и подогнула под себя свои укутанные ноги. Надежда Ивановна тяжко вздохнула и о чем-то задумалась. Таарья тоже смотрела в одну точку и молчала, потом вдруг едва повернула голову в мою сторону и еле слышно шепнула:
– Я потом тебе расскажу про наши чувства. Они у тебя будут либо очень яркими, либо их совсем не будет. Смотря, что ты сам выберешь.
Я поднял губы вверх, изображая грустную улыбку. Но тут же из меня вырвался вздох, я поднял подбородок вверх и снова шумно выдохнул. Стало заметно легче.
– Видишь ли, Тимофей, твои мать и отец, наверняка, страдают. Я верю в это, потому что верю, что они любили тебя, а ты их. Но ты не можешь знать наверняка, что они думают и что чувствуют. Это их жизни, их переживания, их мир. Не стоит в это лезть, даже если ты очень сочувствуешь близким, – сказала Аделина Ивановна, поправляя очки.
– Это трудно понять, – подхватила Надежда Ивановна. – Все придет, все пройдет.
И снова все погрузились в свои мысли. Таарья, вероятно, решила сменить грустную ноту и спросила:
– Надежда Ивановна, а что же в архиве? Разобрались там с карточками?
– Конечно, – улыбнулась та и по-старушачьи кокетливо склонила голову на бок. – Все разобрали, все решили.
– Так быстро? Чудеса прямо-таки!
– А то! – бодро заметила старшая хозяйка квартиры.
Таарья вдруг посмотрела на меня и прищурилась, а потом вдруг расхлопнула широко свои огромные детские глаза и громко объявила:
– Помнишь, ты спрашивал сегодня про личное дело? На каждого человека ведется такое. От самого рождения и до смерти, ну а после смерти – там другой уже учет. Так вот! Надежда Ивановна как раз и работает в канцелярии, в архиве, прямо с личными делами. Ухаживает, проверяет, чтобы правильно заполнялись. Ну и чтобы порядок был.
– И мое дело там тоже есть? – взволнованно спрашиваю.
