к кому бежать. Госпожа Васиотакис все повторяла, что собак нужно держать в конуре. И только Ева не шевельнулась: она сидела в раскладном кресле и от души смеялась. Я остановился, пытаясь понять, как сделать приятно сразу всем, как побежать ко всем одновременно, тогда-то меня и схватил Мицос и отлупил. Было не очень больно. Парочка ударов по спине – даже и говорить не о чем. Но вот что сильно пострадало, так это моя гордость, ведь я тогда еще почти не знал Мицоса, и мне было сложно стерпеть от него такие вольности. Я рассердился. Обиженный на всех, я отказался идти к голубоглазой англичанке, которая, раскаявшись, теперь тоже звала меня. Мне не нравятся люди, которые вмешиваются в чужие дела, и я был намерен всем это показать. Поджав хвост, я ушел от них и спустился в трюм, где отыгрался на крысах. Как только они высовывались, я сразу на них набрасывался. Так я наказал глупую девчонку, из-за которой вышло столько шума.
Ночью у нас была остановка в каком-то порту. Лодки с криками и шумом сновали туда-сюда, кто-то сходил на берег, кто-то поднимался на борт, но моих хозяев не было видно. Только Мицос вышел на палубу и завел разговор с лодочником, дядюшкой Ламбросом. Он спрашивал о каком-то своем дяде, капитане Манолисе, и о своем двоюродном брате Периклисе, который жил вместе с этим капитаном Манолисом. Дядюшка Ламброс отвечал, что у них в Ираклионе все хорошо, что бабушка здорова и что все просили передать привет, но они уже старенькие, а Периклис – маленький, потому и не смогли приехать ночью повидаться с моими хозяевами. Мне было неинтересно слушать их беседу, ведь я не знал никого из тех, о ком шла речь, а потому я просто смотрел вокруг и прислушивался к другим разговорам.
Порт назывался Суда, а эта местность – Крит. Малая родина моего хозяина. Он говорит, что это остров, то есть большой кусок земли, окруженный водой. Но я не обходил его вокруг, так что ручаться не могу. Мне нравится говорить только о том, что я сам видел. Мы отплыли еще до рассвета, а на следующий день, тоже перед рассветом, увидели на горизонте желтую полоску, по которой были разбросаны большие камни. Когда мы подошли ближе, я понял, что полоска – это земля, а камни – дома и ветряные мельницы. Потом я увидел мачты и множество кораблей, потом черные горы угля, белые горы мешков, желтые горы досок, сложенные у самого берега. Потом различил уже и людей, которые ходили туда-сюда. Только вот ни одного дерева я не заметил. Это и была Александрия. Мы прибыли.
Но судьбой мне было предначертано, чтобы это путешествие не кончилось ничем хорошим. Корабль подошел к берегу, мы бросили якорь. Я с удивлением смотрел на большую волну из белых одежд и черных голов, которая затопила деревянный трап и заполнила корабль.
Я раньше никогда не видел и не слышал черных людей. И вот они толпой поднимались ко мне, ругались и кричали. На них были странные длинные рубашки, грязные и залатанные, у одних белые, у других выкрашенные в синий или черный цвет, которые называются «галабеи». Чтобы рубашки не мешали им быстро взбираться наверх, они придерживали их зубами, так что открывались их широкие штаны и длинные, черные, голые лодыжки. Нужно вам
