не стала ревновать с первой минуты Пашкиной смелости. Он спросил с такой решимостью, что не оставляло сомнений, что он основательно заинтересован мной.
– Я сегодня к бабушке иду, – выпалила я, – «Я всегда к ней иду», – ужалило тело.
Мне не хотелось обнажать Пашке свои условия и проблемы, в которых я живу. Всё же мои слова не произвели на него отталкивающего впечатления.
Мой ответ воспринялся им как некоторая строптивость, на которую я стала способна с недавнего времени, и то… в обычной жизни с Надей, я оставалась всё тем же тихим колоском, и все мои нравы открывались другими людьми… Пашка был ещё не вхож в мой мир, его присутствие ранее очерчивалось лишь моими мечтами, а когда он подошёл достаточно близко, спросил так прямо и бескомпромиссно, я повременила безоговорочно впускать его в свою жизнь, как Надю, хотя очень хотелось.
Но мой страх только распалял меня впустить его, ускорить своё же решение …возможно, когда-нибудь я решусь… подбивало устроить проверочное испытание Пашке, чтоб место рядом со мной не казалось свалкой, куда и поплеваться не прочь.
Пашка был возраста Нади, невысокий. Но для меня, кнопки, он казался высоченным, выше на недосягаемые полторы головы, с устремлённым взглядом, немного задорный, окаймлённый множеством девчонок. Но даже в толпе воздыхающих почитательниц он был несколько сдержан, в шутках, замечаниях, хотя глаза его веселись при такой великосветской скромности.
– Я физику не могу закрыть, – разразилась одна девочка, – Есть ведь жизнь, помимо формул тяготения, я не понимаю, как это физически, но точно знаю, как это бывает с чувствами! По какой формуле мне вычислить согласие Васи? Он не хочет со мной в кино! Вот настоящая это физика! – рыдала смазливая почитательница.
– Марина, дуй на физику, попробуй выплакать согласие на тройку в дневнике. Твой Вася съест лишний пирожок, нежели пригласит тебя, сама понимаешь, – подтрунивал Паша.
Он не любил чужие проблемы, и вряд ли ему понравится мои пересказы о горгулье. Каждый раз, когда я хотела объясниться, теряла силы на подходе к Паше и сворачивала мимо. Он встречал мои дефиле без раздражения, а однажды впился в плечо:
– Стой! Куда ты всё ходишь?
Он однозначно хотел спросить, не «куда», а с «кем» я хожу и не в силах победить собственное любопытство. Казалось, он до бесконечности готов сражаться с моим молчанием:
– Куда? Куда? – терзал Пашка.
Здесь он впервые перешёл из разряда наблюдателей в наступление. Держало меня от побега разве что следующее утро, день, когда Пашка выскочит из-за угла допытываться: не хотелось прятаться, пробираться в школу с содроганием, лишь бы не встретить Пашку. Уж лучше решить всё здесь и сейчас. Взгляд обратился в шёпот, он понял, что никакими уговорами и приказами не выторгуешь у меня исповеди.
– Элина, куда ты ходишь чигирями?
Я маялась от того, что Пашка наседал;
