с утра, считаясь дежурным по полку, я, по прибытии полка в свою бывшую штаб-квартиру, приказал собраться дежурным по ротам на середину полка. Отдав распоряжение о немедленной высылке трех застав к офицерским флигелям и нескольких патрулей в село, я начал принимать рапорты о состоянии рот.
Люди в ротах оказались все налицо. Ни отставших, ни заболевших не было, но в первой роте оказался один раненый.
– Наверное, у Бакинского лагеря, когда по нам было выпущено несколько пуль? – спросил я дежурного.
– Так точно, ваше благородие, – ответил мне дежурный 1-й роты.
Выразив досаду, а также приказав ротным быть каждую минуту в полной боевой готовности, я отпустил людей по ротам.
Вдруг я вспомнил унтер-офицера, раздававшего конфеты в станции Соганлугской. Мне живо представилась вся сцена, пристальный взгляд его серых глаз и слова «никак нет, я буду сегодня убит». В момент меня охватила мысль, не он ли есть тот раненый?
– Шелегеда, – крикнул я дежурному фельдфебелю, – верни мне дежурного первой роты!
Через несколько мгновений последний опять стоял передо мною.
– Скажи, – спросил я, не в силах скрыть волнения, – не есть ли тот раненый отделенный первого взвода из запасных?
– Точно так, ваше благородие, из бывших пограничников.
– А как он ранен?
– Тяжело, в брюхо ему шальная угодила, не выдержит.
– Так значит, он тот, который раздавал утром ребятам конфеты?
– Тот, тот, ваше благородие, с которым вы еще разговаривали.
Больше сомнений не оставалось, и у меня появилось сильное желание видеть этого человека. Вмиг я очутился у входа первой роты.
– Здесь он лежит, – сказал мне дежурный, отворив двери фельдфебельской комнаты.
На полу, на низких носилках лежал знакомый мне унтер-офицер. Комната была освещена чудом уцелевшей лампой.
– Кончился, – вполголоса проговорил фельдшер. – Страшно мучился, а спасти не было никакой возможности.
Я взглянул на лицо умершего. Оно было передернуто застывшей страдальческой судорогой, а серый взгляд его потухших очей был устремлен куда-то в потолок.
Надев папаху, я тихо удалился из комнаты и, выйдя на улицу, направился к караульному помещению. Настроение у меня создалось прескверное, а мысли терялись в догадках, есть ли смерть только что умершего солдата веское доказательство веры человека в фатализм своей судьбы, или же это исполнение предчувствия, неоспоримого свойства человеческой и животной психики, а может быть, это не что иное, как исключительный случай стечения обстоятельств, допустимый на войне.
Был уже двенадцатый час ночи. На углу бывшей полковой гауптвахты меня встретил дежурный фельдфебель.
– Дозвольте, ваше благородие, выставить посты у сараев. Много самовольно отлучившихся из рот, – доложил мне рослый хохол.
– А
