уже теперь три отпрыска: молодой музыкант, пока не выдержавший экзамен, многообещающий скульптор и, несомненно, будущая звезда балета… Что из них будет в действительности, и какой итог подведут они нашим с тобой усилиям, пониманиям жизни и увлечениям?
Что Генюша провалился, – печально, но лишь в том одном смысле, что мальчик должен будет работать и лето. Хотя даже и это имеет свою хорошую сторону: пусть он заранее привыкает к систематической работе, без которой он едва ли проживет (разве если будет учителем). Все-таки ты объясни ему по сему случаю, как важно работать упорно, чтобы не переживать таких тяжелых и обидных минут, какие он пережил, бедный мальчик. Если у него самолюбие вроде моего, то он должен был сильно страдать.
Я начинаю все подумывать о высоком штабе, и по этому поводу уже писал тебе, не найдешь ли ты в Петрограде M-me Алексееву и не попробуешь ли через нее пристроить меня к Михаилу Васильевичу. Я уже посмотрел на войну с углов зрения нач[альни]ка штаба дивизии и командира полка и вижу, как многие стороны ее для меня остаются темными и запутанными, особенно вопросы высокого порядка: стратегические, духовные и т. п. При моей натуре, которая так любит войти в рассмотрение именно этих вопросов, такая неясность бьет по нервам и делает мое мышление сиротливым и запуганным. Было бы крайне печально побыть на великой войне и пред многими ее явлениями стоять в полном… недоумении. Я не хочу увлечься манией осуждения или критикантства, я хочу создать себе такую обстановку, чтобы понять, расценить, а в неизбежных случаях извинить поставленные мотивы или принятые решения. И все это, я надеюсь, будет мною достигнуто, если я стану на иной точке зрения или наблюдения, т. е. в каком-либо высоком штабе…
Возвращаюсь к Генюше. В Каменце ты постарайся решить вопрос житейским образом, т. е. помимо систематической подготовки Генюши, обговори дело с директором, батюшкой или с кем там еще нужно, чтобы избежать фиаско во всяком случае. Ты знаешь, что Генюша должен быть принят вне конкурса как сын отличившегося на войне.
Наконец, относительно Л[авра] Г[еоргиевича] – я был очень огорчен, узнав об его пленении. Я его близко знал и хорошо понял; в нем не было чего-либо выдающегося, но его трудолюбие, ясность военной мысли и принципиальная (не чиновничья) исполнительность всегда меня сильно подкупали. Чувствительны в нем были военный темперамент и ненасытимое честолюбие… оно-то его, по моему мнению, и довело до ранения и затем пленения. Мне жаль Л[авра] Г[еоргиевича] и как моего друга, и как военного, целой головой выше многих и многих. Его жена может быть в Петрограде, найди ее, если это так. Последнее твое письмо было от 2 мая, т. е. теперь я получаю твои письма на 5–6-й день… нет худа без добра. О решении ехать в Каменец пиши мне определенно.
А теперь давай себя и малых, я вас расцелую, обниму и благословлю.
Дорогая и золотая моя женушка
(так длинно никогда не выходило),
вчера я, организовав
