манерой она говорит: “Вам – может быть, а мне нисколько.” Мы ахнули. Анна Николаевна запылала как пион и не нашлась, что сказать. Много дипломатии и трудов пришлось приложить нашей классной даме, Лидии Григорьевне, чтобы не раздуть дела. В конце концов ей удалось добиться, чтобы Горенко попросила у Анны Николаевны извинения. Но как она просила! Как королева.* * *
Даже в мелочах Горенко отличалась от нас. Все мы, гимназистки, носили одинаковую форму – коричневое платье и чёрный передник определенного фасона… Но у Горенко материал какой-то особенный, мягкий, приятного шоколадного цвета. И сидит платье на ней, как влитое, и на локтях у неё никогда нет заплаток. А безобразие форменной шляпки – “пирожка” на ней незаметно.
* * *
Киев – город цветов, и мы весною и осенью являлись в класс с цветами. Осенью мы любили поздние розы, пышные астры, яркие георгины. Аня Горенко признавала тогда только туберозы.
* * *
Киевская весна. Синие сумерки. Над площадью густо, медленно разносится благовест. Хочется зайти в древний храм св. Софии, но я ведь принадлежу к “передовым”, и в церковь мне не подобает ходить. Искушение слишком велико. Запах распускающихся листьев, золотые звёзды, загорающиеся на высоком чистом небе, и эти медленные торжественные звуки – всё это создаёт такое настроение, что хочется отойти от обыденного.
В церкви полумрак. Народу мало… Налево, в тёмном приделе, вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряжённая. Взгляд сосредоточенно устремлён вперёд. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она и не дышит. Сдерживаю своё первоначальное желание окликнуть её. Чувствую, что ей мешать нельзя. В голове опять возникают мысли: “Какая странная Горенко. Какая она своеобразная.”
Я выхожу из церкви. Горенко остаётся и сливается со старинным храмом. Несколько раз хотела заговорить с ней о встрече в церкви. Но всегда что-то останавливало. Мне казалось, что я невольно подсмотрела чужую тайну, о которой говорить не стоит».
Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи.
И тёмная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.
Не тот ли голос: «Дева! встань…»
Удары сердца чаще, чаще.
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.
Из письма Ахматовой фон Штейну: «13 марта 1907 г. Мой дорогой Сергей Владимирович, я прочла Ваше письмо, и мне стало стыдно за свою одичалость. Только вчера я достала “Жизнь человека”, остальных произведений, о которых Вы пишете, я сосем не знаю. Мне вдруг захотелось в Петербург, к жизни, к книгам. Но я вечная скиталица по чужим грубым и грязным городам, какими были Евпатория и Киев, будет Севастополь, я давно потеряла надежду. Живу отлетающей жизнью так тихо, тихо…
Моё стихотворение “На руке его много блестящих колец” напечатано во 2-м номере
