style="font-size:15px;"> Александр закурил. Выпускал вензелями дым на встречу прохладному воздуху. Ветер пропах морем. Он бил ему слабо в грудь. Александр наслаждался и упивался вечером после душного дня. Город засветился огнями. Внизу, через бесконечные простыни он видел крылечки с включёнными фонарями. Их жители мирно сидели на стульчиках и занимались своими делами.
Сердце его в последнее время переносило тяжесть. Болело. Да как-то странно. Ныло от тоски. Гнёт имел немалый вес. Груз давил и держал равновесие на кромке его чувств, словно он балансировал на невидимых струнах, а внизу разверзлась пропасть, куда можно упасть во мрак собственного страха.
Александр говорил правду. Ему мало что стало интересно. Чувствовал он только нежность к жене и детям. Но пришло то страшное и неведомое для Александра, когда мужчина отвергает собственную любовь в пользу долга. Мгновение, в котором отвечаешь на самый главный вопрос – трус ты или нет. И счастлив лишь тот, кто не знает ответа.
Ничто его более так не интересовало, как его долг. А всё дело в том, что Александр прекрасно знал, чем закончатся грядущие события. И дни его были сочтены. Он ощущал себя приговорённым к смерти. Ныне свобода ему дана, чтобы сохранить жизнь своим детям. Он понимал, что не уверен, сможет ли спасти свою любимую и себя. И потому его любовь и долг стали важными вещами в его жизни. И делали его во время тирании самым свободным человеком на земле.
Александр вернулся на диван и стал сидеть в темноте под мерцающим светом телевизора. Он поставил на столик пепельницу и пускал ажурный дым, плавающий в голубом свете. Он курил и посматривал на два ковра, свернутые в трубочку. Они стоймя были прислонены к углу у входной двери. Диана ругалась на него, что они просто так стоят и пылятся. Но Александр не хотел их трогать. Сам не знал почему, словно это богатство, к которому нельзя было прикасаться руками.
Глава 2
Чёрная ночь потихоньку голубела. Утро просыпалось и тянулось в своих сумерках. Свет еле проникал в расщелину меж двух гардин, прикасаясь пыльным лучом к кровати.
Веки Эли, дрожа, еле боролись с сошедшим с них сном. Ей повстречался темный и в то же время нежный образ – образ Марии, которая была похожа на маму соседского мальчика. Икона стояла на маленькой угловатой дощечке. Рядом с ней находилась свечка. Огонёк оттенял черты лица Марии, изображённой на почерневшем дереве.
Сны Эли уходили от неё. Хотя ей спать и спать. Она проснулась очень рано, но ей ещё предстояло досматривать свои сны. Вся простыня промокла от пота, будто море пришло к ней ночью и рядышком улеглось.
Эля, не переставая, смотрела на красивое и в то же время уставшее лицо Марии. Богиня любовалась своим ребёнком, сидящим у неё на коленках. Маленькая Эля уже по-женски понимала выражение её лица. Ей казалось, что она видела её в череде своих снов, которые ей приснились ночью. Вот только Мария уже не помещалась на маленькой дощечке, а стояла во весь рост скалы. Девочке снились множество птиц, дома, поросшие розовыми цветами, цепи детей, огибающие
