– охраняешь важнейшую вещь в казарме… Но если б ты знал, как тоскливо мне гнить здесь!
Пёсик лишь гордо берёт ключи и идёт во двор. Туда же иду и я, так как в перекличке очередь уже должна дойти и до моей фамилии.
– А кто это у нас опаздывает? – со злой насмешкой произносит конвойный, заметив, как я встраиваюсь между грубо толкающихся каторжников. Затем он грозно глядит на меня: – Чтобы такого больше не было!
На заводе двое пьяных каторжников подрались из-за спора, кому выполнять самую лёгкую работу – толочь в котле расплавленное железо. Ну, думаю, достанется им сейчас от конвойного. Однако конвойному не пришлось их разнимать; рыжебородый отступил первым, сказав:
– Ну, ладно, Микола, хватит нам собачиться, а то ещё друг друга убьём…
– Ты прав. – сказал Микола, поднимаясь. – Жизнь нам дороже всего. Давай толочь железо вместе.
Меня удивляло то, как здесь, в этом «мёртвом доме», все дорожили жизнью. Будто им не тягостно от того совершëнного, за что они сосланы сюда; будто возможно выдержать все эти дурные условия и не кинуться в реку! Я теперь нисколько не дорожу своей жизнью, так как не знаю, как терпеть всё это. Если мне дольше здесь не выдержать, если я не могу равнодушно принять незаслуженную каторгу? Разве убийство жестокой и никому не нужной старухи-процентщицы уже считается преступлением?!
– Эй, раскольник! – вдруг раздаётся резкий оклик арестанта. – Прочь отсюда! Работаешь кое-как! Конвойный приказал мне самому дрова в печь бросать, а тебя послал на колесо.
Работать, работать надо… Ибо в работе, особенно в такой тяжёлой, как вертеть колесо механизма, я нахожу утешение и отвлечение от всякого скверного. Другие мужики тоже крутят различные колёса – дело тяжёлое, тягловым волам в пору, – а всё же, наверняка, о чём-то думают… Должно быть, дом родной вспоминают, потому что о нём порой многие вздыхают долгими снежными вечерами. И мне временами вспоминается моя прежняя жизнь на родине, которую я утерял для себя навеки. А была это небольшая, но уютная, белая усадьба в Рязанской губернии. Я и сестрёнка Дуня дружно жили там с матерью и отцом, хоть и в бедности, но в любви и ласке… Но по смерти отца мы обеднели ещё больше, и мать, не имея средств и возможности воспитывать меня дома, должна была поневоле отдать меня в университет, находящийся в далёкой столице… В университете я познакомился с Дмитрием Разумихиным, а точнее, это он познакомился со мною. И всё-таки я не мог содержать себя и вынужден был оставить учёбу. Какое-то время я даже давал частные уроки, но пришлось бросить и это занятие, так как бедность задавливала меня совсем. И вот она – та, вызванная нищетой, голодом и вечно угнетённым, тревожным, подавленным состоянием, теория о «необыкновенном человеке», толкнувшая меня на убийство старухи, которой закладывал ценные и дорогие моему сердцу вещи. Я убил эту старуху, убил, вопреки всем законам, воображая себя «право имеющим», великим человеком, избавляющим народ от жестокости и несправедливости. Но вместе со старушонкой я убил
