всегда достаточно длинна.
Всё – один разлив, одна равнина.
Где он, миг, в который пуповина
видимого нам – отделена?
Сделаться в живых… Безумья верх.
На свету переодеться в тайну,
неживому, подсмотреть случайно
пены шевеленье у Кифер.
Сон перерождения. Его
чувством в ускользающие лета
не одно мгновение задето –
жизни всей довольно одного:
ты проник сквозь луч, и сквозь тебя,
в двух шагах невидимое всеми,
внутреннее проникает время,
падая, вскипая и любя.
В нем никто не видел берегов,
нет любимых в нем и нет врагов,
в нем в потоке света мы одни
до конца наши земли и дни.
***
Оставив лоно бытия,
я исчезаю под волшебной сенью
ее лица: гримаса забытья
любовного – судьбы простое выраженье,
когда над ликом милым Бог занес
освобожденья дивное светило
и бесконечно близится вопрос:
что это было?
Время с Анной
Легко, в висках лелея кровь
и в сердце нечет,
в сени неодолимых слов
промерять вечер.
Прохладой с главною равна,
порой светлея
дыханьем вод, еще одна
стоит аллея.
Не поднимая головы,
нездешне в чем-то,
по сумраку идете Вы
блестящим челном.
Вот так и жизнь идти должна –
великой странной.
Как в мрачном светлая волна.
Как время с Анной.
На закате
В глазах, исполненных
слюдой очарованья,
как выпукло даны
предметы умиранья:
кустами на куски
изрезан огнь светила,
а облака – реки
болото поглотило.
И не был молодым,
и утоленным не был –
всё здесь, меж голубым
и погруженным небом.
К призывам «дальше!» глух
момент преображенья –
вовне беснуйся, дух,
дух саморазрушенья.
Но тянет глаз простор,
«в грядущем – жизнь без краю»,
и оживляя взор,
во взоре я теряю.
Но есть, есть свой эдем
в движенье этом сиром.
Что делать мне со всем
невыносимым миром!
Светила ровный дым
толпой идет со сходен.
Со слайдом золотым
