потопом,
псом на поводе торчком,
девы радостным притопом.
Сон лишь сон, и наяву
нет пути вчерашним думам.
Это ворон рвет траву
из-под снега мокрым клювом.
Белый снег как белый пар
на холсте небес бредовом.
Гроздь, темнея, белый кадр
выдает пятном бордовым.
Чтобы все и впрямь ушло,
отступая равнодушно,
в небывалое тепло
угодить, по счастью, нужно.
Сонет
Когда в окне уже за темной кроной
светлея, остывают небеса
и тусклая под ними полоса
едва земное освещает лоно –
здесь каждый проблеск – больше чем вопрос,
чем чувство зрителя, что это значит,
и прямо на глазах природа прячет
то, что внезапно скрыть не удалось.
Ну что ж. И это – редкостная честь,
растерянность мгновенья – то же счастье:
и у безверия, и у ненастья,
и у любви твоей хозяин есть,
и слезы гения, и безоружный взгляд
всегда чуть-чуть о большем говорят.
***
Мне твое не нужно тело,
не нужна твоя душа –
только то, что у предела
возникает, чуть шурша:
тень соседнего пространства,
в чье иду непостоянство
с тяжести, с колен, с ума –
ты сама, лишь ты сама.
***
Безмолвным августом идущим
дыша и чувствуя ясней,
чего я снова жду в грядущем,
каких солнцеворотных дней?
Душе то мрачно, то отрадно,
разбуженной (как глушь лесная,
лето выдалось прохладным
и слишком жаркою – весна),
охота ей в тени склоняться,
молчать и грезить иногда,
что не уходит вся сквозь пальцы
ручья знакомого вода.
Иосифу Бродскому
Убежденный, что жизнь есть форма Бога
(то уже не залог сего),
я на деле способен понять не много,
к сожалению для Него.
Я сдаюсь перед тайною полу- слова –
полу- замкнутых негой уст,
как сдается нагруженная основа
под невесомостью чувств.
Непростительная, признаю, потреба –
разделять пейзаж слоем век:
между верхом и низом всего лишь небо.
Но меня страшно тянет вверх.
За уход и за зренье – одна награда
(слепота – только полусмерть):
на кругах, то ль заоблачных, то ли ада,
от безвестной любви неметь.
