пережитого – приятной новости, долгих слез, утомительного позирования и занятий любовью – девушку клонило в сон.
Но она упрямо боролась с сонливостью.
Хотелось не упустить ни единого мгновения, наслаждаться каждой секундой.
«Мой муж Пабло Пикассо», – иногда шептала Долорес, прижимаясь к груди художника. И сердце замирало от счастья.
Ей казалось – она не спит, слушает дождь, обнимает Пабло.
Однако утром вдруг очнулась в опустевшей постели.
Все-таки сон подкрался незаметно.
А Пикассо ушел, не прощаясь. Никакой записки – Долорес посмотрела по сторонам – тоже нет…
Должно быть, перед рассветом художник открыл форточку – и порыв злого ветра сбросил со стола вазу с ирисами. Желто-синие поникшие цветы лежат на полу, все в осколках хрусталя. За окном набухают свинцовые тяжелые тучи. Неужели этот мрачный занавес все-таки скрывает теплое солнце? И нехорошие предчувствия, заставлявшие ночью бодрствовать, снова и снова царапают душу…
– Глупости какие, – пробормотала Долорес, выбираясь из постели. – Ведь Пабло вчера мне сделал предложение. Я согласилась выйти за него. Все будет хорошо!
Все будет хорошо.
Долорес твердит это, как заклинание.
Даже когда день, долгий и хмурый, первый день будущей жены Пабло завершен – а жених так и не появился.
Все будет хорошо…
Хотя прошло уже несколько дней, и подруги давно знают о предложении Пикассо, а никаких приготовлений к свадьбе не ведется. Ведь невозможно обсудить все эти подробности – будущего мужа рядом нет. Он так и не объявился в апартаментах на Елисейских Полях.
Все будет хорошо.
Отчаяние запивается вином. Легче не становится, но все-таки – хоть какое-то времяпрепровождение.
Хорошо, хорошо, хорошо! Все будет именно так и никак иначе!
«Я стану женой Пабло», – напоминает себе Долорес, сходя с ума от слез, обиды и неизвестности.
А потом – как гром среди ясного неба. Звонит приятельница, говорит, что видела Пабло на корриде – и место рядом с ним на трибуне занимала совсем молоденькая девушка, брюнетка, не очень-то миловидная…
Почему-то боли это известие еще не приносит.
Наоборот, становится легче; все-таки хоть какая-то определенность.
В этом – весь Пабло. Ему уже за семьдесят, у него все руки в пигментных пятнах, и седые волосы на груди. А он ведет себя как ребенок. Просто тянется к понравившейся игрушке – и ему наплевать на собственные обещания, обязательства. Однако, получив желаемое, он так же быстро утрачивает интерес.
Что может дать ему молоденькая девушка? Только свое тело, но это быстро наскучит. Разве может та, другая, понять картины Пикассо, часами выслушивать его жалобы на больной желудок и плохое настроение? Нет, конечно. Значит, скоро Пикассо вернется. Снова придет сюда, на Елисейские Поля.
И все будет хорошо.
Гордость?
А что с нее толку? Что толку со всего без Пикассо?..
