живых…
– Пойдем! – тихо отозвался Тогойкин.
Обе девушки давно уже хлопотали возле Попова и Калмыкова. Парни в нерешительности остановились возле них, не зная, как унести товарищей.
– Давайте уложим на шубу и понесем! – послышался позади спокойный голос.
Это с трудом тащился к ним Коловоротов, хватаясь и подтягиваясь за кусты и деревья и волоча ушибленную ногу.
– И правда! – Тогойкин живо снял с себя кожаное пальто и расстелил его на снегу. – Давай!
Попова подняли и уложили на пальто и – где волоком, где на руках – потащили в самолет.
Когда принесли Калмыкова, Тогойкин категорическим тоном распорядился:
– Вы, девушки, смотрите тут за людьми! А ты, Губин, дай перевязать им руку!..
Николай сам перенес по очереди пилотов, взвалив их на плечо, уложил около самолета и остановился, чтобы перевести дух.
Из самолета глухо слышался разговор, гораздо явственнее слышался стон. Но Тогойкину вдруг почудился стон откуда-то со стороны.
– Иди сюда скорее! – услышал он взволнованный голос Даши.
Николай обернулся. Но Даша исчезла. Видимо, она высунулась из самолета, чтобы позвать его, и тотчас скрылась.
Тогойкин торопливо залез в самолет.
– Что такое?
– Руками оттягивает…
– Кто что оттягивает?
Фокин стонет, широко раскрыв рот. Калмыков тяжело дышит, ходуном ходит на нем чье-то пальто, которым накрыли его девушки. А лица у тех, кто был на ногах, встревожены и явно испуганы. Все взгляды устремлены на Попова. И тут Тогойкин увидел, как Попов скользнул ладонями по лицу снизу вверх, стараясь сдвинуть с глаз содранную с головы кожу.
Кто-то вскрикнул. Губин схватил Попова за руку.
– С-стой… – взмолился Попов, продолжая стонать. – Глаза… Я ведь знаю все… Помоги лучше…
– Нельзя.
– Отпусти ему руку!
– Нет, не отпускай! – раздались крики.
– Умираю я! Доктора, доктора мне! – надрывно закричал Фокин.
– Я в сознании… Понимаешь? Отпусти руку… Мою руку отпусти! – молил Попов.
Тогойкин тихо подошел к Губину, осторожно тронул его за локоть и замотал головой, давая понять, чтобы тот отпустил. Как только Губин отошел от Попова, тот опять начал отпихивать ладонью нависшую на глаза кожу. Он освободил один глаз. Но только он отпустил руку, как кожа снова наползла на глаз.
– Поняли, что я прошу… покрепче перевяжите! Я сам опять подниму.
Попов снова заработал ладонями.
Мысль о стоне, который доносился откуда-то со стороны, не давала покоя Тогойкину. Тихонько, крадучись, он вылез наружу и начал прислушиваться.
Он слышит, как разговаривают в самолете. А это вот Фокин стонет и жалобно вскрикивает. Стона со стороны не слыхать. Тогойкин отошел подальше, постоял, прислушался. Так, останавливаясь и прислушиваясь,
