что помогаешь…
– Не кручинься… Мать тебя на Алатырь отправит, отдохнешь от чужой боли, ума- разума наберёшься…
– Нет, мать сказала, не станет меня туда посылать, боится, что запрут меня в горе навечно. Прях боится. – и она поднесла пальцы к глазам, – вроде вижу, пошли есть? – и она улыбнулась ключнице.
– Ох ты, дитятко, – и Дигна поцеловала девочку в еще твердую щечку, – обожди, всё скоро готово будет. А сейчас мёду немного испей.
Женщина налила меда в деревянную чашку девочке, та напилась, и вернулась в горницу к матери, запоминать её наставления. Долго длился урок- запоминала Ильда травы, названия, как правильно заваривать и в какой посуде держать- где деревянной, липовой, где из глины, а где и бронза была хороша.
***
Так и прошло восемь лет. Ильда поднаторела в лекарских тайнах, стала сведуща и в травах, и путь по звёздам знала, да и по хозяйству была мастерицей, но, как и раньше, излечивала, как ведьма, лишь касанием руки. Соседи уж пообвыкли, что ни Дигна, ни Мика не старятся вовсе, а корова в доме колдуний уж два века коровьих годах живет. И псу время не помеха, жив- здоров, да по двору бегает, как щенок.
В один из дней, после излечения охотника, помятого кабаном, раздался стук в калитку. Дигна пошла посмотреть, отвлекшись от дел по хозяйству.
– Кто там? – построже, для острастки спросила она.
– Пирга я, сын Кнува, охотника вчера излечили Мика и Ильда, я сын его.
– Заходи, раз по делу, вьюнош, – открыла калитку ключница.
Вошел мальчик, с торчащими, выросшими почти до плеч локонами на бритой голове, выбивающимися из под шапки. На нем была по холодному еще времени войлочная куртка, подпоясанная плетеным нарядным ремешком, на ногах простые серые штаны, да мягкие сапоги. Отрок, как отрок, молодой да красивый, и вёл в поводу маленького лосёнка, на смешных ножках-веточках, и положил на землю корзинку большую, и снял мешок из-за спины.
– Присядь, устал, небось, – пригласила его разулыбавшаяся женщина, поправляя фартук и не помятую юбку.– Сейчас Ильду позову.
«Жених хоть куда для нашей красавицы, а то она и не видит никого, кроме болящих. Что за радость-одни недужные…»
Шла и думала довольная Дигна, относящаяся к Ильде если не как к дочери, то как к внучке точно. Вошла в горницу, а Ильда вся в слезах, стоит перед матерью, а та ей выговаривает:
– Не думай, дочь, что люди добрые такие, злые да завистливые они. Не будем таиться- и прогонят, а то и дом наш сожгут, да и нас вместе с домом. Уж я по себе знаю. Не ведают, как ты их пользуешь- и для них хорошо, и для тебя. Узнают- устрашаться, устрашаться- убить тебя захотят, по -другому не бывает. Или на Алатырь навсегда отошлют.
– Пряхи, с Алатыря, добрые они, говорят, спрашивают, захочу ли остаться у них, – шмыгая носом, бормотала девочка.
– Добрые… Если б так… Всегда они поступают, как должно. А одна из трех, – и она ткнула пальцем в грудь девочки, – такая,
