Сын саркастично отзывается:
– Остановить меня можно только самосвалом. У тебя не завалялся где-нибудь? Самое время достать, а то я уже иду.
– Может, мне сразу в милицию позвонить и сказать, что́ ты собираешься делать?
Оба уже спустились к подъездной двери. Ярослав толкает ее, и они выходят на крыльцо, но там останавливаются. Ярослав держит дверь. Я растерянно топчусь на лестничной клетке первого этажа.
– Отличная идея, давай, – усмехается он.
– Тогда я пойду с тобой! – заявляет его мама, решительно вздернув подбородок. – Куда бы ты ни шел, пойду!
Тон не оставляет сомнений: она это сделает. Угроза Ярослава впечатляет; видимо, мама и правда уже куда-то его «сопровождала», и ему не понравилось. Его усмешка сменяется досадой. Он бессильно рычит, пакет в его руках сердито шуршит. Наконец он срывается:
– Мам, да роди ты уже себе новую игрушку! Старая сломана, ее не починить, как ты не поймешь?
Напряженное молчание. Мама Ярослава застывает скульптурой. Ее осанка становится еще идеальнее.
– Тебе кажется, что все так легко и просто, – говорит она сумрачным тоном. – Ты понятия не имеешь, что я чувствую, каждую минуту ожидая, что ты снова заявишься на порог под конвоем. – Добавляет тверже: – Нет, Ярослав. Сегодня я иду с тобой. Погуляем вместе. Будет здорово, правда?
На улице много прохожих. Напротив двери в подъезд – детская площадка, сейчас там полно народу, но никто не обращает внимания на ссору. Мать и сын пока говорят довольно тихо. Но губы Ярослава уже дрожат, взгляд становится бешеным.
– Ладно, ты победила! – Резким движением он вдруг рвет мусорный пакет и вытряхивает содержимое маме под ноги. А потом яростно кричит: – Держи свой трофей!
После этого он влетает обратно в подъезд и мчится вверх по лестнице. Уступая дорогу, я вжимаюсь в стену. Ярослав проносится мимо, словно меня и нет. Замечаю блеск его глаз, сжатые кулаки. Он тяжело дышит.
Его мама все стоит, смотря себе под ноги. Она ко мне спиной, и я не вижу выражения ее лица. Но она явно в ступоре, не знает, что делать. Теперь-то на нее уставилась вся улица, и я каждой клеточкой тела чувствую ее стыд. Как же мне ее жалко!
Подхожу, начинаю собирать мусор в испорченный пакет.
– Не надо, мой хороший, я сама, – устало говорит она и опускается на корточки, чтобы помочь.
Слова – «мой хороший» – колют сердце. Я уже забыл, когда кто-то еще, кроме пекаря, в последний раз обращался ко мне так ласково.
Я бегло смотрю на соседку. Впервые вижу ее так близко. У нее приятное лицо, узкий нос, крутой лоб и треугольный волевой подбородок.
От нее веет запахами настоящего дома: хорошим кофе, а не бурдой, которую пьет Нонна, свежевыглаженным бельем, мылом и цветами. Каково жить в доме, где так пахнет? Не знаю. А вот ее сын прекрасно знает.
Соседка пересекается со мной взглядом. Ее накрашенные ресницы такие же черные, как и волосы,
