захлебнулась в немом крике. Слезы бессилия заструились по пухлым щекам.
Сибилла, повзрослев, никогда впредь не позволяла дотрагиваться до пуговиц на одежде.
Она предпочитала раздеваться сама. Везде и всегда. Только сама.
– Нет! Я ужасна. И никому не нужна!!! – девочка с криком вырвалась из рук воспитательницы и, содрогаясь от рыданий, бросилась по коридору прочь.
Вырвавшись на свежий воздух, она опустилась коленями на каменные ступени приюта и взмолилась, подняв заплаканное личико к ночному небу, в котором плыла равнодушная холодная луна:
– Папа, папочка, забери меня отсюда. Ты можешь ругать меня, сколько хочешь, но, пожалуйста, забери!!! Я боюсь сестру Жозефу, – малышку била дрожь.
Сибилле было десять. Ее внутренний мир безжалостно трещал по швам.
Но должно было пройти еще два года до того, как Гюнтер Коппельмауэр, соблюдя необходимые формальности, официально удочерил Сибиллу и забрал из приюта в дом родителей.
Раньше девочка гостила у дедушки в Карлсруэ по неделе на Пасху и на Рождество, пару раз старик Каппельмауер позволял сиротке приехать на его день рождения. Консервативный немец не особо привечал внебрачного ребенка, ошибку молодости любимого Гунно.
Поэтому воссоединение отца с дочерью воспринял без энтузиазма.
Гюнтер, напротив, души не чаял в малышке. После того как обнаружил ее в приюте Святой Анны в предместье Фюссена, он мечтал лишь об одном: – забрать маленькое кучерявое сокровище себе. Как воспоминание. Как позднее раскаяние.
Много лет назад обманщица Катрина исчезла из его разрушенной жизни, прихватив самое дорогое – неродившегося ребенка.
Несколько раз Гюнтер пытался связаться с ней и узнать о судьбе малыша, но тщетно. Спустя пять лет, в канун Рождества, на его адрес в Сети пришло сообщение от поверенного фрау Лешер. Во вложении была метрика родившейся восемь месяцев спустя после шутовской свадьбы девочки.
День, когда он получил эту новость – 23 декабря 1997 года – долговязый Гунно-«журавель» не забывал никогда. Неудачник и пессимист воскрес к новой жизни, встрепенулся, окреп, преисполнился ответственности.
Его бездарное существование обрело святой смысл.
Мерзкая сестра Жозефа. Ее прикосновения прохладны и прилипчивы, словно ползущий по телу слизень.
Плывущая походка, плавные движения тела, укутанного в серую рясу, маленькая покачивающаяся головка в белом чепце, темные глазки, жадно смотрящие на молодых воспитанниц, ротик, напоминающий издали присоску – все это складывалось в мерзкий образ очеловеченной улитки, выползшей из-под защитного панциря.
Воспоминания об ее настойчивых и услужливых пальцах вызывают у Сибиллы рвотные судороги. Обезумевшая от одиночества, пожелтевшая от иссушающей тоски по канувшей в Лету свободе сестра Жозефа, заведующая переменой белья, испытывала последнее в жизни удовольствие от прикосновений к невинным ложам воспитанниц приюта. Она застилала их постели и тщательно разглаживала, избегая малейших
