непривычны. В общем, ничего с булгарами мы сделать не смогли. Мои половцы карабкались на полуразрушенную стену, перескакивая через бревна, оскальзываясь на замерзшей крови, спотыкаясь о трупы погибших во время предшествующих приступов. Добирались до булгар они порознь, не умея слиться в единый строй, и натыкались на копья или падали, изрубленные мечами. Потом с боков по нам ударили другие булгары, снова сделавшие вылазку из-за основной стены и атаковавшие между валами.
Мы не выдержали и побежали. Монгол-начальник ругался по-своему, брызгая слюной, хлестал бегущих плеткой, но остановить никого не смог. Нас с ним подхватил поток обезумевших от ужаса людей и вынес за валы прочь от стен. В этом бою я потерял больше половины своих воинов. Это из тех, кто оставался после блужданий по заснеженным булгарским дебрям.
До темноты было предпринято еще три приступа. Кроме трех мест, где уже была проломлена внутренняя стена, монголы атаковали город и в других местах, чтобы распылить силы защитников. Нас в этот день больше не трогали. Штурм продолжался всю ночь, и булгары изнемогли.
Почувствовав, что они держатся из последних сил, монголы с утра снова бросили на приступ аланов и еще каких-то союзников, хорошо вооруженных и обученных биться в пешем строю. Булгары дрогнули. Аланы нажали еще сильнее. И те начали отступать. Тут же в открывшиеся проломы хлынули стоящие наготове свежие силы, воины которых разлились по улицам, поджигая дома. Потом они открыли ворота изнутри, и в город хлынула конница. Булгары медленно пятились к внутреннему городу, приостанавливаясь и огрызаясь. Бой во внешнем городе продолжался остаток дня и всю ночь.
Утром нас отправили во внешний город, откуда уже были выбиты защитники, с задачей истреблять мирных жителей и собирать добычу. Добычу было приказано стаскивать в осадный стан к палаткам монгольских царевичей, где потом, после сражения, ее должны были поделить. Мы вошли в проломы и разошлись по улицам. Город горел, но горел только у стен, где его подожгли штурмующие. Пожар разгорался вяло, слишком много снега, да и горожане обильно полили крыши своих домов водой от огненных подарков осаждающих. Часть жителей отступила вместе с защитниками, но многие остались в своих домах, непонятно на что надеясь.
Мои воины, не разгоряченные штурмом, вначале не хотели убивать. Но монгольские десятники и сотники, командующие ими, заставили выгонять жителей на улицу, разбивать их на группы и заставлять каждого моего воина резать определенное количество людей. Не подчинявшихся убивали. И мы начали резать…
Гунчак снова замолчал, прикрыл глаза, по лицу его пробежала судорога. Потом он провел ладонями по щекам и заговорил. Голос его звучал глухо.
– Я воин, Ратьша. Я видел кровь и убивал. Но резать вот так, с холодным сердцем, по счету. А они заставили это делать и меня. Мужчин, способных держать оружие, среди убиваемых почти не было, все они дрались в рядах защитников. В основном это были женщины, дети и старики. Когда обитатели города поняли, что
