Ну и гордость боярина – два тонких, хищно изогнутых клинка, выкованных сарацинскими мастерами, с извилистым булатным узором на лезвии.
Шеломы, брони кольчатые, латные и пластинчатые, щиты деревянные, кожаные с набитыми металлическими пластинами, цельнокованые… Много чего еще. Имелось оружие и попроще, для вооружения окрестных смердов при набеге из степи. Это добро хранилось с должным уходом в подклетях терема. Связки стрел и сулиц, щиты, шлемы самые разные, но все годные для боя. Брони простые из толстой сыромятной кожи, копытные латы, немного старых, взятых с боя, пробитых-прорубленых кольчуг, починенных сельским кузнецом. Ну и копья, топоры, само собой, немного мечей и сабель попроще. Всем этим добром можно было вооружить до полутора сотен ратников.
Откуда такое богатство у боярина, весь надел которого всего-то десяток деревенек в три-четыре двора да еще два сельца? Все просто: воинская добыча. Мелких стычек с половцами и бродниками за лето по степной границе проходило не один десяток, не говоря о набегах и ответных карательных походах в степь. Поле боя, как правило, оставалось за рязанцами.
С мертвых и пленных сдиралось все до последней железки, а зачастую и тряпки. Имущество, захваченное в половецких стойбищах и селищах бродников, собиралось в кучу. Потом добыча тщательно считалась и делилась. Десятая часть по закону шла Ратьше – воеводе степной стражи. Отсюда и столько железа накопилось. И не только железа. Так сколько еще продал! Оружие что в степи, что в соседних княжествах всегда пользовалось спросом и уходило по хорошей цене. Еще выкупы за знатных пленников. В общем, боярин не бедствовал.
По дороге, ведущей от крепости, спустились с холма, свернули налево, проехали березовую рощицу, обогнули небольшой холм, на котором расположилось маленькое сельское кладбище. Двенадцать деревянных восьмиконечных крестов стояло на холме. А чуть в стороне высился камень красного гранита в полтора человеческих роста.
Камень нашли на отмели в Проне. Ратьша увидел его, такой необычный для здешних мест, в прозрачной воде и приказал выволочь на берег, обтесать и отвезти на кладбище. Обтесать и отвезти получилось с трудом. Особенно – обтесать. Хотя и затащить на высокий берег далось непросто.
На само кладбище камень не позволил поставить батюшка Василий. Обычно мягкий и терпимый, здесь он уперся: невместно, мол, языческому символу стоять на православном кладбище. Ратислав смирился. Символ и правда был что ни на есть языческий, в память о матери, так и не принявшей христианство. Мать покоилась где-то на дне омутистой речки, на крутом берегу которой стояло сожженное теперь селение ивутичей. У этих сородичей Ратьши имелся обычай ставить памятные камни на пустых могилах родичей, чьи тела не удалось захоронить. Боярин своеручно высек на граните мерянский символ солнца. Получилось хорошо, вроде душа погибшей мамы поселилась здесь, у каменного столба.
Аршава, мать Ратислава, была не простой женщиной. Род свой она вела от славных вождей народа ивутичей. А народ сей в глубокой древности даже создал свое
