чувствах.
– Вот именно… Самое главное чувство для меня – это чувство долга…
«Но я другому отдана…», – с оттенком сожаления подумал Михайлов сквозь дрему. Верная, увы, жена и образцовая мать. Обычно такие многодетные матроны рыхлы, асексуальны, почти бесполы. Они выходят замуж девственницами и никогда не изменяют мужьям, чтобы всю свою энергию, всю нерастраченную душевную страсть вложить в семью. Материнство. И детство. И в этом их предназначение. Но Юлия Николаевна Савраскина была слишком хороша собой, чтобы принадлежать одному мужчине, пусть даже самых выдающихся достоинств. Это было несправедливо. В этом ему виделся какой-то скрытый дефект природы. Некий налет искусственности. Оксюморон. И даже нонсенс.
Отметился в его дремотных полусферах и депутат, сидевший с Дарьей по левую от него руку через проход.
– Ты думаешь, я не понимаю, что это партия, как ты выразилась, карьеристов, стяжателей и приспособленцев? Понимаю. И все понимают. Ты думаешь, я не знаю, что стране нужны не временщики, а «люди истины»? Знаю. Но где их взять? Идет борьба за власть…
– Если всякая власть от Бога, то всякая борьба за власть, по-любому, от дьявола, – изрекла журналистка.
– Вот именно. А ты говоришь…
Оператор ни на шаг не отходил от своей Крыски-Лариски, галантно сопровождая ее даже в туалет. Она напоминала уже не огневушку-потаскушу, а потрепанную, невыспавшуюся, поблекшую при свете дня моль.
Пару раз – чтобы пообедать аэрофлотовским стандартным набором и посетить кабинку в хвосте самолета – просыпался Чалый.
– Зря съездил, – сказал он хмуро. – Евреечку так и не попробовал.
– Какие наши годы…
– Жизнь настала такая, что без дорогой тачки, трехэтажного коттеджа и семизначного счета в банке чувствуешь себя перед женщиной как без х…
Возразить тут было нечего. За неимением оппонента, предмета для дискуссии или сексуальных домогательств Чалый опять выключился и проспал до самой посадки в аэропорту Старгорода.
Благодатный огонь был доставлен к месту и передан из рук в руки митрополиту прямо перед началом пасхальной службы.
После ее окончания, чтобы не разминуться с сестрой Екатериной Михайлов в числе первых вышел из собора – в многолюдной толпе, плескавшейся в храме, отыскать послушницу не представлялось возможным.
«Пришла весна, пора влюбляться! В природу, в женщин, в жизнь!» – с робким воодушевлением думал он, стоя у стен Софии, вдыхая в себя вместе со звездами, заполонившими черный небосклон, освежающий воздух и упоительные ароматы мая.
Но сцена прощания с сестрой Екатериной решительно не удалась.
– Как мне вас найти? – спросил он.
– Не надо меня искать. Ни к чему это, – потупилась послушница и, обратившись к отцу Георгию, сопровождавшему ее, сказала:
– Пойдемте, батюшка. Нам пора…
Это прощание не предполагало новой встречи, оно больше напоминало официальное уведомление об отставке, прекращении каких бы то ни было отношений. Оставалось только сожалеть о
