с Игорем показался мне леденящим душу фильмом ужасов. Не хочу созерцать его голый торс, не хочу слушать тупые шутки и заверения, что он «в доску свой чувак».
– Но мам! – взвизгиваю и тут же прикрываю ладонью рот.
– Знаю, у нас не получится никуда выбраться этим летом. Но ты не должна сидеть в четырех стенах…
Хочется с головой закутаться в одеяло и умереть, но я лишь удрученно вглядываюсь в цветочки на ткани простыни.
– А сейчас давай позавтракаем вместе! Пожалуйста! – умоляет мама с отчаянием утопающего, и от острой жалости сжимается сердце.
Только мама может, как в омут, погружаться в любовь, без остатка доверять людям, слепо следовать за ними, не замечая очевидных вещей.
Она любила моего папу, любила настолько сильно, что была согласна на все, лишь бы быть к нему ближе.
Так на свет появилась я.
Пусть хеппи-энда не случилось, но мама казалась мне сотканной из света, пока он был жив. Я привыкла думать, что она именно такая: хрупкая, сияющая, смешливая и добрая.
Но когда отца не стало, она погасла, превратившись в бледное, молчаливое и задумчивое подобие прежней себя. Мама много курила, с головой погрузилась в работу, и все, что от нее оставалось мне, – остывший обед на плите и записки на розовых стикерах на дверце холодильника.
Нас заедала боль потери, нищета и бессилие, мои проблемы в школе росли как снежный ком, и выхода из тупика не предвиделось.
Но с появлением Игоря надежда в глазах мамы затеплилась снова.
– Мам, ну что ты! – Изображаю оптимизм, заныкав собственные переживания поглубже и понадежней. – Я так рада за тебя!
Выпутываюсь из одеяла, плетусь вслед за ней, умываюсь в ванной холодной водой, старательно и нервно одергиваю пижаму.
В столовой сразу вижу Игоря – он тепло улыбается маме, подносит к губам чашку с черным кофе, приветствует меня и указывает на стул напротив:
– Доброе утро, Яна. Присоединяйся.
Ничто не выдает в нем вчерашней игривости – он застегнут на все пуговицы, придушен петлей галстука, собранность, бдительность и маниакальная аккуратность читаются в каждом жесте.
Без стеснения пялюсь на него в ожидании, что он проколется хоть на чем-то, но мама объявляет:
– Так, ребята. Мне пора. Заканчивайте, и, Яна, приберись тут. Ах, и вот еще что… – Она встает, забирает с полки сумочку, роется в ней и кладет на стол пару мятых купюр. – Сходите с Зоей куда-нибудь.
– Анечка, не нужно. Я сам! – Огромная лапища Игоря накрывает тонкие пальцы, блик от дорогой запонки слепит глаза. – Ты слишком балуешь Яну, но, так и быть…
Он отпускает маму, лезет за бумажником, сокрушается:
– Черт, нет купюр мельче… – И отчехляет мне в десять раз больше.
На фоне новых оранжевых бумажек мелочь, оставленная мамой, кажется жалкой.
Мама часто моргает, благодарно смотрит на Игоря, словно узрела божество.
Я отворачиваюсь. У меня
