глядя на парней снизу вверх, мстительно-радостно ухмыльнулся.
Костя был поражён однообразием работы штамповщика. «Все так живут, – растерянно думал он. – Много-много людей живёт вот так». Он сотни раз слышал, что кто-то работает на заводе. Значит, возможно, работает – так, как он сейчас? Его отчим, дядя Гена, тоже стоит за станком в цехе… «Я совсем не знаю, как живёт дядя Гена», – думал Костя. Нажимать раз за разом один и тот же рычаг, заранее подложив под пресс новую заготовку, было невообразимо скучно. Не верилось, что пройдут часы, день сменится вечером, а ты будешь выполнять и выполнять простые движения. В механическом цеховом шуме люди не слышали друг друга, даже если работали за соседними станками. Шум проникал в руки, в голову, в живот, смешивался со всеми соками тела, тёк по крови. Костя чувствовал, как растворяется в шуме. Он быстро сдался и перестал сопротивляться, смирился и перестал замечать движения своего тела. Всё, что требовалось от него, – проделывать и проделывать эти движения: наклоняться, брать заготовку… В шуме ему теперь смутно слышалась музыка, но он не мог уловить мелодию. Временами он слышал голоса. Мама, измождённая больше, чем в реальности, жаловалась на что-то ему. Лена Сомова, однокурсница, которая слегка нравилась ему, говорила с ним необычайно ласково и тянула губки, чтобы поцеловать его.
Позвали обедать. Костя остановил станок, и через полчаса было странно, что ты должен возвращаться и включать его, чтобы твоё тело продолжило делать простые движения – те, которых от тебя требует машина. Никому не важно было, каково в это время тебе самому, что делаешь ты сам – о чём думаешь, куда уносятся твои мысли, пока тело: раз-два-три, раз-два-три… Костя смотрел на своих однокурсников – притихших, ошеломлённых тем новым, что они испытали сегодня. Впереди было ещё полдня, и потом ещё день и ещё целый месяц практики. «Зачем мы учимся и сдаём экзамены? – думал Костя. – Зачем вообще здесь уметь читать и писать?» Зачем люди вокруг него когда-то ходили в школу и от них требовали хороших оценок?
Через два дня студентам объявили, что в цех штамповки их направили по ошибке. Костя попал теперь в конструкторское бюро. Там можно было слушать, про что говорят люди, и можно было расспрашивать их. «Ты приставай, приставай к нашим, – сказал Косте начальник отдела, – это и тебе полезно, и им тоже, чтобы не забывали, над чем работают. Мне-то за всеми не уследить».
И как только он ушёл в свой кабинет-закуток, из-за одного компьютера раздалось:
– А парень сгоняет у нас за сигаретами, – без интонации, без зачина, точно говоривший продолжал какую-то начатую уже фразу.
Костя решил не слышать, пока не обратятся прямо к нему, – а там уже видно будет, что он скажет. В большом зале несколько человек говорили одновременно. Женский голос в углу щебетал:
– А вот пацанчик лежал с Ванечкой в палате, восемь лет, пацанчик… Без родителей был, восемь лет. Так всю дорогу рассказывал мне, как станет в космос летать. Мол, когда вырастет, все уже летать будут. «И вы, – говорит мне, –
