туман пустых материков,
чужих фигур, бездушных ледоходов,
пунктирных линий судеб мертвецов —
не ведая, что счастье лишь в одном —
касаться сердца, шедшего неровно
при взгляде на любимое лицо,
при каждом всплеске искреннего слова,
звучащего со мною в унисон.
Пляска смерти / danse makabre
Мы в будущее вышли сквозь окно,
туман давил всей тяжестью столетья,
Осколками рассыпавшихся снов
блеснула жизнь в безумии последнем.
Кровоточили камни и столпы
времён, давно продавшихся за шекель,
Чернее я не помню пустоты,
чем выжженные тропы и траншеи,
Раздёрнутых небес погасший лик,
теней окостенелых силуэты,
И страшный треск расколотой земли
и есть та песнь, которая не спета.
Мы раньше были чище и добрей,
деревья не врастали в послесмертье
ушедших душ. И нравилось стареть
домам, в которых радовались дети.
Родных просторов звуки и огни
будили тишь нетронутых окраин,
А горем не разорванная нить
сшивала тьму надёжным ровным краем.
Рассвет был безупречен и велик,
как исполин над водами морскими,
Цари небес помыслить не могли,
что сокол над ужом давно бессилен.
Ослепшей боли в сердце не унять,
/повеяло погостною прохладой/ —
Так птица умирала на камнях
под danse macabre разверзнутого ада.
Сейчас же, зная цену всем вещам,
а жизни до предела обесценив,
Мы разучились верить и прощать,
мы научились двигаться без цели,
Забыв о том, что в постзакатной мгле
на тропах беззакония нет правых,
Но на глухой сорваться фистуле
/так Бродский говорил/ – ещё нам рано —
Себя /не их/ сумев перебороть,
не изменив ни чёрту и ни богу,
На лезвии раздробленных миров
остаться верным собственному слову.
Симакова Евгения
Енисей
Енисей вскрывается в мае
И я тебя отпускаю.
Течение лечит душу
Нужен ты мне, не нужен —
Уже не его забота,
Всё происходит в субботу:
Как принято поутру,
Мерзкий привкус во рту
Приторно-горькой конфеты,
Очередной сигареты,
Скуренной перед сном,
Но об этом потом.
Минуя пустые беседы,
Я быстро шнурую кеды
И медленно говорю:
«Я тебя не люблю».
Разборчиво по слогам.
На улице
