невероятного скопления народа и тесноты вокруг могилы: люди сгрудились везде на дорожках между могилами, взбирались на пьедесталы памятников и на чугунные и железные решетки вокруг соседних могил… Духовенство едва могло проложить себе путь к могиле Гоголя.
Я нашел себе место на приступочке у чугунной ограды одной из могил, близ могилы Гоголя и прямо против воздвигнутой специально по случаю торжества ораторской трибуны, так что мог прекрасно видеть и слышать все, что затем происходило.
Когда панихида окончилась, духовенство снова медленно и чинно удалилось, а через некоторое время митрополит Владимир уже без облачения, но в белом клобуке, появился на возвышавшемся прямо над гоголевской могилой, за невысокой оградой, просторном, крытом балконе, примыкавшем, кажется, к покоям игумена монастыря. На том же балконе, рядом с митрополитом, на расставленных в ряд стульях или стоя, находились московский генерал-губернатор Гершельман, а также важнейшие лица свиты обоих «владык», духовного и светского. Оттуда, как бы вознесенные над дольним миром, и созерцали представители «высшего света» происходившее внизу.
«Боже, – подумал я, не без содроганья сердечного поглядывая на балкон, – неужели же и им придется стать свидетелями моего выступления?! Очевидно, да. Но что же может сделать генерал Гершельман, прослушав мою речь? – Генерал Гершельман, гроза всех «революционеров» и «бунтовщиков» из всякой среды и из среды университетской молодежи в особенности? Возможно, что он прикажет тотчас арестовать меня? Да, это более чем возможно: ведь я испорчу весь праздник!.. Но что же делать? Или отказаться от своего намерения? Нет! Я прав, упрек мой «чествующим» справедлив, моя речь на тему «Себе или Гоголю?» составлена, выучена наизусть и должна быть сегодня произнесена, хотя бы даже в присутствии генерал-губернатора и митрополита. Это – дело моей совести, дело долга, и оно будет выполнено».
Между тем, речи у могилы уже начались. Один за другим ораторы всходили на трибуну, произносили свое слово, затем приближались к могиле, единолично или сопровождаемые депутацией возлагали пышный венок, кланялись и отходили в сторону, уступая место следующему.
Каюсь, иногда у меня было такое впечатление, что большинство ораторов занято было больше самими собою, чем Гоголем.
Как живой, и теперь, через много лет, стоит в моей памяти тогдашний московский городской голова Н. И. Гучков, – Гучков-младший, брат знаменитого Александра Ивановича, члена и председателя Государственной думы и впоследствии деятеля Февральской революции, вместе с Шульгиным предложившего царю Николаю II отречение на станции Дно. Маленький, худощавый, желчный человек в пенсне, с коротко подрезанными темными усами, Николай Иванович, поднявшись на довольно-таки непрезентабельную, наскоро сколоченную из досок трибуну, прежде всего – «великолепным жестом» – сбросил с плеч богатую енотовую шубу, которую тотчас подхватили
