девятиэтажке, – не моргнув глазом, заявил Леха.
Они поднялись на самый верх, где было тихо, тепло и чуть-чуть светло от тускло горевшей на нижней площадке лампочки. Откуда-то взялся граненый стакан, с паутиной внутри, края его были желтыми, стенки захватанными. Одну за другой откупорили бутылки, стали их постепенно опустошать. О чем-то говорили. Над чем-то смеялись. Володька пил с отвращением, с мыслью о том, не проглотить бы паутину. Девчонки висли на шеях, иногда падали. Пока Яковлев поднимал упавшую ему на колени пьяную спутницу, Леха со второй куда-то исчезли. Через полчаса они появился снова и сообщил радостную весть, что им есть, куда ехать.
Еще через полчаса, как понял Володька по обстановке с мрачным вахтером и группками студентов, они очутились в общежитии. Здесь он успел пожаловаться Лехе, что устал приводить в вертикальное положение свою подругу, на что услышал ехидный ответ: «Теперь, в горизонтальном, будет удобнее». После этого все пропало. Сколько потом ни старался припомнить – пустота.
Не помнил Володька и того, как попал домой, как очнулся на кровати прямо в одежде. Голова кружилась, все быстрей, перед глазами возникали и таяли радужные круги, а за окном густо мельтешили снежинки. В ушах переплетались разговоры вчерашнего дня и вечера, звенели стаканы, а к горлу подкатывал неприятный комок… Яковлев не выдержал и побежал в ванную.
Померкшее сознание постепенно к нему возвращалось. Он начал вспоминать, как кошмарный сон, события минувшего дня, но что-то распадалось и ускользало, и он никак не мог ухватиться за разгадку: что же случилось и отчего какой-то камень мешает спокойно дышать. Владимир подошел к окну, распахнул его широко, и свежий, ворвавшийся в душную комнату воздух взбодрил, как эликсир, и согнал оцепенение.
Стояло зимнее утро. Снег непривычной пухлой пеленой лежал на еще вчера грязных тротуарах, на покатых крышах, на балконах домов, на сучьях старых лип, на шапках горожан. Лениво кувыркаясь, он падал сверху, тычась в мерзлое оконное стекло. Приложив щеку к его холодной поверхности, Володька чувствовал этот мороз, собственную угнетающую слабость и одновременно благодать обновленных, безупречно чистых, притягивающих своей белизной улиц. И вдруг эта тонкая нить ощущений оборвалась, исчезла, и за витриной кинотеатра «Старт» бросился в глаза рекламный плакат. Названия Яковлев не прочел, а вот рисунок – целующиеся парень с девушкой, – как жгучая яркая вспышка выстрела, ударил по памяти. Володька нахмурился и отвернулся. Взгляд упал на фирменную, эротического содержания картинку из «Плэйбоя», и краска стыда поползла по его лицу. По коже пробежали мурашки, и стало плохо: стол и диван покачнулись. Со звериной силой содрав приклеенный на обои ватман, Володька разорвал его в клочья и брезгливо отбросил в сторону, как смердящую тушку убитой крысы. Было противно. Он не знал, что происходит, куда пропало чувство радости и нежности, почему нет того спокойствия, которое было в присутствии Лехи и тогда, в автобусе, когда ехал с концерта… Но он понимал и даже, качая головой, бормотал вслух: «Это не должно повториться». Яковлев себя презирал. И чтобы скинуть это гнетущее состояние, он с радостью
