возбудились: «Ого! Ты можешь рисовать? А что? Даже портреты? Здорово!»
Хмурая худенькая девушка, Фаина Ниханова, вдруг сунула мне в руки лист бумаги и карандаш и с горящими глазами попросила: «Нарисуй мой портрет! Нарисуешь?» Ну вот, подумала я, надо «платить» за чай… У меня в голове как-то сразу вспыхнуло это понимание. Что раз я взяла их угощение, что, если я хочу иметь с их стороны нормальное к себе отношение, я не могу ответить отказом. Я должна платить! Должна рисовать. По-другому – никак! «Конечно, – говорю, – садись там, напротив. Это займет минут тридцать… А есть ластик?»
Тамара сунула мне в руки старую зубную щетку с красной резиновой ручкой:
– Ластики тут запрещены. Мы пользуемся этим – нормально стирает…
– Запрещены? Но почему?
– Не знаю… Вроде боятся, что из них печати будут делать…
Фаина причесалась, придирчиво рассмотрела себя в маленьком ручном зеркальце и уселась напротив меня. А остальные расселись вокруг, с восторгом приготовившись к интересному зрелищу.
…И едва в моих руках оказались карандаш и бумага, едва мои пальцы стали летать, нанося линии и штрихи – сами, автоматически, вне моего сознания, как это всегда со мной происходило в процессе рисования, меня вдруг охватило такое восхитительное умиротворение… Я вдруг ощутила, что здесь и сейчас, в эту секунду я занимаюсь «своим» делом. Тем, для чего предназначена, тем, для чего мне от рождения был дан талант, причем немалый… И что бы ни происходило, этот дар – он всегда со мной. А значит, я всегда смогу рисовать и ощущать полноту бытия. И на какую-то долю секунды я ощутила самое настоящее счастье. И это было замечательно… Это было непередаваемое состояние – «…я рисую – и пусть весь мир подождет…»
С этого момента рисование в стенах тюрьмы стало для меня моим убежищем, моим источником силы. В минуты, когда рисовала, я словно покидала тюремные стены и меня оставляли все мысли и тревоги. В эти минуты я ни о чем не думала, впадая в некий созидательный транс. Следила за натурой, за объектом, за его контурами, тенями, изгибами, за их переносом на бумагу. Это было единственным, что в те минуты меня заботило. Меня охватывало невероятное спокойствие, и это было здорово! Думаю, что именно рисование меня спасло и не дало мне отчаяться. Помогло перенести многолетнюю изоляцию и не сойти при этом с ума. Помогло не сломаться, не потерять свое, человеческое…
И дальше я уже всегда с искренней радостью соглашалась рисовать для всех, кто меня об этом просил. Я всегда говорила: «Да!», потому что рисование стало жизненно необходимым для меня самой…
И вот я протянула Фаине ее портрет: «Ну как, нормально?» Сейчас уже не помню, насколько хорошо в том состоянии «с корабля на бал» я могла ее изобразить, но она осталась вроде бы довольной. По крайней мере, она, вся такая насупленная, вдруг заулыбалась и сказала: «Вот, Тамарочка, завтра передашь Тамику!» Тамара положила портрет в файлик между документами, и больше этот рисунок я не видела…
Тем временем мне
