style="font-size:15px;"> Наследником Чжуан-гун, как и собирался, назначил Цзи – сына, который делил с ним тяготы изгнания. Отец привык считать его ребенком – однако же за прошедшие годы мальчик вырос в статного молодого человека. Узнав с детства превратности судьбы, он видел людей насквозь и, случалось, проявлял несвойственную столь юному возрасту жестокость. Отец всегда его баловал и по-прежнему не отказывал ему ни в чем, поэтому Цзи привык делать все, что ему заблагорассудится. Многие удивлялись, видя, как снисходителен князь к сыну – но такая благосклонность более ни на кого не простиралась. Молодой Цзи и Хунь Лянфу, занявший теперь самый высокий пост при дворе, были единственными, кому доверял Чжуан-гун.
Однажды вечером, беседуя с Хунь Лянфу, Чжуан-гун принялся расспрашивать о своем предшественнике Чжэ – тот, покидая Вэй, прихватил с собой содержимое княжеской сокровищницы. Нет ли какого-то способа вернуть увезенные богатства? В ответ Хунь Лянфу, взяв у слуги свечу, отослал того прочь и заговорил вполголоса, почти на ухо князю: мол, и бежавший Чжэ, и Цзи – оба княжеские сыновья, равные друг другу происхождением. Пусть Чжэ занял престол прежде отца – что с того? Он сделал это не по собственной прихоти, но лишь потому, что так распорядилась судьба. Не лучше ли призвать его обратно, и тогда уж, сравнив таланты и способности обоих отпрысков, выбрать наследником более достойного? А если Чжэ и впрямь ничем себя не проявит, то можно будет по крайней мере отобрать сокровища, которые он наверняка привезет с собой…
Как ни старался Хунь Лянфу избавиться от чужих ушей – похоже, в покоях скрывался лазутчик, потому что весь этот разговор немедленно передали Цзи.
Наутро, спозаранку, взбешенный юноша ворвался в отцовские покои в сопровождении пятерых воинов с обнаженными мечами – и Чжуан-гун вместо того, чтобы возмутиться сыновней непочтительностью, побледнел и задрожал. Слуги молодого Цзи притащили кабана, и сын, убив его, заставил отца поклясться на крови, что тот не станет искать другого наследника, а коварного Хунь Лянфу немедленно казнит. Чжуан-гун возразил, что, мол, обещал трижды простить Хунь Лянфу прегрешения, караемые смертью.
– А как насчет четвертого? – с угрозой спросил Цзи. – В четвертый-то раз ему, верно, полагается казнь?
Чжуан-гуну, совсем утратившему присутствие духа, ничего не оставалось, кроме как кивнуть.
Следующей весной князь велел соорудить в загородном саду павильон, где все убранство – стены, утварь, занавеси – было украшено изображениями тигров. Там Чжуан-гун устроил роскошный пир, куда во всем своем великолепии собралась вэйская знать. Хунь Лянфу, который возвысился при дворе, начав простым пажом, был большим франтом и в одежде предпочитал пышность. По такому случаю он разоделся в пурпурные одежды с накидкой из белого лисьего меха и приехал на пир в карете, запряженной двумя жеребцами. Поскольку пировать предполагалось по-свойски, без церемоний, Хунь Лянфу уселся к столу, не отстегнув меча, а посреди обеда, согревшись,
