набросок гостиной из детства, но в руки попадает чужая тетрадь. Ладони становятся горячими, а перед глазами встает образ повзрослевшего Морева. И додумался же покраситься. А может, это ради девушки? Сочувствую ей. Борясь с любопытством, напрягаю пальцы и поджимаю губы, но это не помогает. Ничего ведь страшного не случится, если я только одним глазком взгляну? Вряд ли это личный дневник, а даже если и так, то за Моревым должок. Раскрываю тетрадь и листаю страницы, брови ползут на лоб. Точки… множество точек красуется в центре каждой клетки, и так до самого конца. Что сказать? Он, по всей видимости, такой же раздолбай, каким и был раньше. И как его еще не отчислили за такое отношение к учебе? Саша сейчас должен быть уже на третьем курсе, если я не ошибаюсь в расчетах. Целых два года протянул. Интересно, на кого он учится? Дружит ли все еще с Зиминым? Живет с родителями или в общежитии? Играет ли до сих пор в баскетбол?
Беру карандаш, темный грифель мягко касается бумаги. Длинные и короткие штрихи скрывают точки и границы клеток. Четкий овал лица, напряженная линия челюсти. Небрежная прическа, чуть вздернутый нос и нервно сжатые губы. Еще несколько минут, и на меня смотрят глаза сквозь пряди рваной челки. Даже в наброске они горят раздражением. Растираю штриховку пальцем, накладывая тени, ластиком возвращаю блики и световые пятна. Увлекаюсь так, что стук в дверь заставляет меня испуганно дернуться. Смотрю на портрет, который получился на редкость достоверным, и мигом захлопываю тетрадь.
Теперь ее придется сжечь. Еще одна серия ударов разносится по комнате, и я, запихнув доказательство своей глупости под диван, вскакиваю с места. Нужно прекратить думать о Мореве. Мы больше не враги, мы вообще друг другу никто. Пусть так и остается.
Встречаю Леру и Лину широкой улыбкой, распахнув входную дверь. Джинсы девочек покрыты темными пятнышками, волосы пушатся из-за уличной влажности, но лица довольные.
– Доплыли? – весело спрашиваю я, пропуская их в прихожую.
– И даже в магазин по пути заскочили, – гордо отвечает Лина, качнув пакетом, в котором что-то недвусмысленно звенит.
– В три, – поправляет ее Лера, стряхивая дождевые капли с зонта на пол лестничной клетки. – Насть, ну ты представляешь, не хотели мне шампанское продавать!
– Это все потому, что тебе на вид лет десять.
– Зато тебе – все тридцать. И я вообще-то старше.
– На четыре месяца. Нашла чем гордиться, – беззлобно переругиваются девчонки.
Тихонько смеюсь, закрывая дверь, и забираю пакет, чтобы Лина могла раздеться.
– Настя, а тебе сколько? – спрашивает она.
– В марте будет девятнадцать, – отвечаю я.
– О! Ты тоже рыбка?! – воодушевленно вскрикивает Лера.
– Может, она и рыбка, но точно не килька, как некоторые.
– Молчи, пирожковая дева!
