А когда писала, она ничего не замечала вокруг и Фырка шарила по комнатам, чердаку, подполью и саду уже совершенно безбоязненно. Дом и сад Фырке нравились.
К вечеру, когда запахи сада становились гуще, а дом тихонько кряхтел и запускал шорохи, возвращался мужчина. Он шёл к нетопленной баньке, где умывался прохладной дождевой водой, собраной в кадку потемневшего дерева. Из-за того, что баня не топилась те дни, что Фырка обитала в домохозяйстве, чертовка и не заметила банного анчутку, хотя, возможно, просто не хватило сил. В доме же никакого домового-жихаря не обитало, уж на них-то у Фырки чутьё имелось.
А Юрча намывшись, надевал белые мятые штаны, белую рубаху, расшитую красной нитью и садился ужинать на веранде. Коли Медовая стучала клавиатурой здесь же, то она бросала свою машинку и присоединялась к мужу. А ежели писала в кабинете, что прятался в глубине дома, то оставляла кабинет и, опять же, присоединялась к мужу. После ужина мужчина копался в саду, а женщина помогала. Затем мужчина шёл спать и женщина шла вместе с ним. Однако, через некоторое время Медовая выходила на крыльцо, садилась на широкую плаху ступени и молча смотрела на звёзды, а если звёзд не виднелось, то глядела в темноту и тихо напевала.
Фырка уже набралась сил и подумывала о способе возвращения домой, подыскивая наиболее удобный, но судьбу наперёд не узнаешь. Как всё обернулось-то…
Если уж бодрость и активность возвращаются, то отчего бы и не поколобродить? Всё больше странностей замечала Медовая. То куст шиповника вдруг зацвёл неурочно, да не своим собственным цветком, а чертополохом. То из молока, со дна трёхлитровой банки, приносимой каждое утро деревенской бабой, всплывёт сине-красная лягушка, задрыгает лапками на поверхности, пискнет котёнком, и глядь, а на молочной ряби плавает аккуратный кубик сливочного масла. Ярославского. Фырка была счастлива! Но счастья, как известно, никогда не бывает много и долго, и когда банный анчутка всё-таки напоролся на чертовку, то беседа-знакомство Фырку насторожила. А при осторожности, какое счастье…
– Ты, суматоха! – анчутка зыркал из-под мохнатых бровей и надувал толстые мохнатые щёки. – Ты этаво, будь как дома, да не забывай, што в гостях.
– У тебя-то, какой дом? За банным веником? – ехидно спросила Фырка, постучав роговистой пяткой плесны-копытца по крыше бани.
– Ты не ори, этаво, поди не дома. Да и дома не ори, – анчутка вывалил дынное пузо за рябую тесёмку, опоясывавшую косоворотку, посопел и добавил: – Смотри, хозяин дома строгий.
– И чё? Отшлёпает меня?! – захихикала чёртова барышня и фыркнула по-городскому. Коротко. Высокомерно.
– Тут, прошлым годом, этаво, икота к нам прибилась, – продолжал банник, не обращая внимания на фырканье Фырки, но на всякий случай усевшись на осиновую чурку. – Попервости-то, хромой сорокой, а уж
