до таких бесчеловечных действий. Само предположение, что современный человек так плохо контролирует свою жестокость, воспринималось как угроза индивидуальной психике.
Здесь использовались следующие защитные механизмы. Во-первых, отрицалась применимость подобного предположения к человечеству в целом путем утверждения, что столь ужасные действия (если они действительно имели место) были совершены небольшой группой безумцев или извращенцев. Суд над Эйхманом в 1961 году ясно показал прямо противоположное: эти действия были совершены с научной и бюрократической точностью тысячами вполне обычных людей. Социальный психолог Стэнли Милгрэм подтвердил этот феномен в своих исследованиях: большинство людей скорее причинят вред своим собратьям, чем не подчинятся властям [Milgram 1973a; Milgram 1973b].
Во-вторых, правдивость сообщений отрицалась путем приписывания их сознат ельной пропаганде; по сути дела сами немцы, мастера этого искусства, называли его Greuelpropaganda (пропаганда ужаса) и прекрасно понимали, что чем более вопиющим является зверство, тем труднее в него поверить, и чем больше ложь, тем больше вероятность, что в нее поверят. При этом такая ложь должна существовать в сфере возможного и основываться на уже проявившихся мифах и предрассудках.
В-третьих, сообщениям верили, но об этом старались забыть как можно скорее. Помимо психологических механизмов человека, немцы были мастерами в том, как третировать своих жертв, сбивать их с толку и срывать любые планы побега. Уловки, которые они использовали, хорошо известны: они использовали кодовые слова, которые маскировали их истинные намерения: «переселение», «еврейский вопрос», «окончательное решение»; они заставляли людей верить, что лагеря смерти были рабочими лагерями; жертв на вокзале встречал оркестр; им давали бруски «мыла», когда они входили в газовые камеры; и кроме того, нацисты посылали открытки друзьям и родственникам жертв, описывая, как «замечательно» у них обстоят дела и как хорошо они себя чувствуют. Короче говоря, это было время, когда мораль была поставлена с ног на голову: правильное было неправильным, неправильное было правильным, истинное было ложным, а ложное было истинным. Эту же мысль повторил лидер французских партизан Доминик Поншардье:
Это была по определению эпоха ложного: ложного бойца, ложного порядочного человека, ложного патриота, ложного любовника, ложного брата, ложного лжеца. В мире ложных носов я был из тех, у кого нос был настоящим, и мне казалось, как и всем «настоящим», что на самом деле все мы настоящие жулики[21].
Это чувство экзистенциальной нереальности и сомнительной подлинности преследует нас до сих пор.
Принцип коллективной ответственности сбивал евреев с толку, препятствовал их побегу из гетто и помогал подавлять сопротивление. Например, во многих гетто при поимке бежавшего бойца убивали не только его, но и всю его семью, соседей и даже рабочую группу. Когда мужчина или женщина решались на сопротивление,
Поншардье говорит о послевоенном освобождении Франции, но его слова справедливы и по отношению к самим военным годам. Цит. по: [Blake 1965: 272].
