ничего необычного, всегда все гладко да сладко не будет ведь, рано или поздно что-то произойти должно. Ну ладно, Николушка, я зашла, хоть поглядеть на тебя немного, с этой работой на рынке мать сына-то и не видит. А как сердце мое старое порой скучает по тебе, светик мы мой славный…
– Да ты скажи, матушка, случилось чего? Право слово, ты уже начинаешь настораживать меня даже… – не унимался Николай.
– Да будет-будет, сыночек, ты в голову не бери. Это так… Мои запутки. Всегда я что-нибудь себе да понапридумываю, – проговорила Прасковья Алексеевна, сложив руки на груди. – Ты отдыхай, сынок, сил набирайся, они надобны тебе. Сугубо работе не отдавайся, уж в выходные дни, по крайней мере. Успеется еще…Наработаешься за жизнь свою. – И, подарив сыну нежный материнский взгляд, в котором читалась светлая грусть, Прасковья Алексеевна прикрыла дверь.
– Да уж… – протянул Николай, слегка почесывая взъерошенный затылок, – никому не угодишь на этом свете…
Аккуратно заправив постель, будущий купец переоделся в домашние брюки и рубаху, которая уже видела не одно поколение Шелковых, но все же являлась достаточно прочной вещью, и вышел из своей спальни. Стоит отметить, что Николай, хоть и был немного ленив, но многие вещи, которые подобает делать прислуге за господ, он проделывал сам. Так, каждое утро он застелял за собою кровать, вечером же опять сам готовил себе свое ложе, сам топил себе баню, ходил в лес за ягодами, грибами и мелкой дичью. Поначалу родителей это несколько удивляло. Дескать, где это видано, чтобы купеческий сын крестьянскую работу выполнял. Однако Николай Геннадиевич упросил родителей не досаждать рабочим, у коих и без его мелких прихотливых нужд велие количество забот.
Пройдя вперед по коридору, Николай остановился у настенной иконы Казанской Божьей Матери. Немного молча постояв у Нее, чтобы собрать свои мысли во смирение, Николай шепотом прочитал молитвы «Святому Духу», «Отче наш» и три раза «Богородице Дево, радуйся», затем еще немного постоял у иконы, в очередной раз укорил себя за излишне частую праздность, приложился к Богоматери, прося Ее дать силы и терпения побороть сей порок. Затем, умывшись, купеческий сын приступил к завтраку.
Как только Авдотьюшка – внебрачная дочь кухарки, миловидная и бледнокожая девочка пятнадцати лет – принесла хозяину душистую овсяную кашу и два яйца, сваренных вкрутую, Николай жадно накинулся на первое блюдо, ибо вчера вечером, после возвращения с рынка он сразу отправился спать не отужинав. На сие действие хозяина Авдотьюшка лишь слегка улыбнулась уголками губ и, подав ещё пирожки и горячий ароматный чай, удалилась из хозяйской столовой.
– Спасибо, Дуняша! – только и успел крикнуть ей вслед возбужденный нахлынувшим аппетитом Николай.
Быстро справившись с поздним завтраком, он вытер губы крахмаленной салфеткой и помыслил теперь о том, как все-таки хорошо ему живется. Ни грязной работы тебе, ни унижения перед титулами и званиями, покуда унижать
