он тихонько подсмеивается над собеседником.
– В жизни много непонятного. Я, брат, мог бы написать куда какую занятную историю. Сколько драм! И люди интереснейшие! Да мало ли чего бывает со всяким, даже самым заурядным человечком. Но умирает он… Банально и просто – умирает. И исчезает навсегда из памяти людской… Был такой–то? Кто его знает. Вроде, был, а как будто и не был. Я один помню, может быть, поразительнейшие, интереснейшие вещи! И вместе со мной все это канет в какую–то прорву ненасытную! А ты – история… Пойдем–ка лучше ужинать.
Ночью в дремотном полусне меня, что называется, осенила идея. Она была очень стара, но я тогда еще не догадывался об этом. А ведь в болтовне деда, подумал я, есть какой–то смысл… Надо удостовериться, что «это» действительно было, и было так, а не иначе. Надо сличить истинные документы эпохи! Ведь огромный материал, который я прочитал и тщательно законспектировал – порождение неких свидетельств, и свидетельств этих, наверняка, гораздо меньше, чем книг, написанных на их основе.
Да, свидетельства были. Я совсем запустил занятия, просиживал дни напролет в библиотеке, продираясь к истине сквозь намеки, умолчания, противоречия и собственное отвратительное знание французского языка. В целом это напоминало поимку умного и коварного преступника. Некоторые факты подтверждались сразу, а вот другие, причем такие, от которых зависело понимание поступков основных действующих лиц, – никак не ловились в расставленные сети.
II
Забредя однажды в институт, я наткнулся в коридоре на Чухначева. Он стоял у окна с тем коренастым, крутолобым и, отрешенно покуривая сигаретку, слушал его.
– А… – сказал он, дотронувшись до моего плеча, – это вы… Вы едва не сорвали нам занятие. Хорошо, Андрей подстраховал, – он махнул рукой в сторону крутолобого. – Куда вы, извините, провалились?
О ужас! Я забыл о семинаре, забыл о своем докладе! Я покраснел весь – от корней волос до кончиков ногтей и покрылся липкой испариной. Глядя на меня сверху вниз сквозь толстые стекла очков, Чухначев молчал. Казалось, он изучал меня – примерно так, как биолог изучает новую разновидность гнилостных бактерий.
– Так вы сделаете доклад? – вяло проговорил он.
– О да! – закричал я, – разумеется! Только вот не знаю, о чем…
– Что?
– Видите ли, во всей этой истории очень мало достоверного и…
– Вы имеете в виду Французскую революцию?
– Да… То есть… Если мы возьмем хотя бы ее начало… Ту знаменитую фразу Мирабо… Помните?
Они слушали внимательно, не перебивая. А мне уже было все равно. Остановившись наконец, я обнаружил, что мы по–прежнему находимся у окна, но дневной свет уже мешается с вечерним.
– Так… – сказал Чухначев, пуская аккуратную струйку дыма поверх моей головы, – благодарю за доставленное удовольствие. Думаю, Андрей присоединится ко мне.
– Конечно. Правда, я не совсем разобрался. Такой поток
