style="font-size:15px;"> Тот так отчаянно замотал головой, что она у него закружилась.
– Не возражает, – рассмеявшись, «перевёл» Иван Иннокентьевич.
Прошло всего несколько минут с момента ухода Тони, как в палате появились Алёна и Павлик. Увидев на похудевшем лице старшего сына улыбку, а в глубоко запавших глазах весёлые искорки, Алёна не выдержала и, опустившись без сил на придвинутый к кровати стул с белой прямой спинкой, заплакала, перепугав своих сыновей. И долго не могла успокоиться, свыкнуться, наконец, с мыслью, что самое страшной – позади.
Те несколько недель, что жизнь Гриши висела на волоске и врачи избегали давать какие-либо прогнозы, за исключением обычного будем надеется, дались ей очень тяжело. Беда, случившаяся со старшим сыном притянула за собой и другую. Пётр на своём коксогазовом заводе отравился какими-то ядовитыми парами при аварии и слёг в местную больницу – бревенчатое здание барачного типа под треугольной крышей, где, как в чистом поле гулял ветер. А перевозить его в Москву врач не разрешил, больно уж плох был Пётр. И Алёна каждый день моталась в Горки после работы, ночевала там, успокаивала свёкра со свекровью, а утром ни свет, ни заря возвращалась в Москву. К тому времени она устроилась на хорошее место – контролёром в Самотёчные бани. Но и обстирывать извозчичью братию не перестала, лишняя копейка в доме позарез нужна была. О том, что стряслось с отцом, Грише не говорила, чтобы не расстраивать, а на его расспросы, почему не приходит отец, отвечала путано, глаза пряча, и Гриша решил, что он опять запил.
Произошедшее со старшим сыном так сильно подействовало на Алёну, что ей почему-то стало казаться, что нечто подобное непременно случится и с Павликом. И совсем уж нелепые предположения посещали её: те, кто чуть не убили Гришу, непременно ищут теперь её младшего сына. А совсем доконала её беда с мужем. Тут уж, она была твёрдо уверена в этом, Бог наказал её за ту невольную радость, что испытала она, когда Пётр переехал в Горки и фактически перестал с нею жить. Вот за грешные эти радости и воздалось ей теперь.
Отчасти душу облегчала разговорами с Аглаей Колупаевой. Когда огромная коммунальная квартира затихала, они выходили на кухню, чаёвничали и досыта разговаривали, иной раз и до самого рассвета, не замечая времени. Аглая же и за Павликом приглядывала, пока Алёна ездила от сына к мужу. И накормит парня, и напоит, и спать уложит и строго прикажет по улицам зря не шататься, тем более в вечернее время. Если б не она, совсем туго пришлось бы Алёне. И вот, наконец, радость долгожданная, Гриша на поправку пошёл, у Алёны малость от сердца отлегло, теперь бы Петра на ноги поднять.
А к выздоравливающему Грише чуть не каждый день (Иван Иннокентьевич разрешил) зачастили разные делегации. То соученики по аэроклубу, то со двора приятели, то ватага шумных школьных товарищей. И даже Оля Кудрявцева приходила вместе со всеми и вела себя так, словно имела на Гришу какие-то права. Прозрачно намекала, что в тот роковой вечер он провожал именно её. И при этом загадочно молчала… Впрочем, другие девочки тоже пытались поухаживать за раненым героем,
