где овощи, а где фрукты, то мама разделила картинки на овощи и фрукты.
И я по-прежнему любил их складывать в ряд.
Я выкладывал овощи и собирался дальше продолжать выкладывать фрукты, но мама, мне постоянно устраивала препятствия, и картинки приходилось выкладывать в другой ряд. Я злился. Но начинал второй ряд. Постепенно я научился их выкладывать в два ряда. В одном были овощи, в другом фрукты. Я не помню, понимал ли я их различия. Думаю, что я просто это запомнил. Так мы изучали все остальное – в другом ряду. Слово «лишняя картинка» не существовало, она не могла быть лишней, она могла быть в другом ряду, и этот ряд мне надо было найти. Я заговорил в 4 года, и уже мог читать, считал, писал печатными буквами.
Двух одинаковых людей (аутистов) не существует. Но может быть этот рассказ кому-то поможет. Уточню, что у нас с мамой нет двух высших образований.
Мы просто мама и сын. У меня среднее полное образование + комп, а у мамы среднее + школа жизни.
Как я заговорил
В 4 года нам сказали, что у меня аутизм. Их было трое. Одна врач восторженно порхала: «гениальный ребенок, один на 10 тысяч». Две другие печально вздыхали. Нас отправили по врачам оформлять инвалидность. Врачи были разные: молодые – веселые, пожилые – суровые. Но почему-то одни мужчины, за исключением первых трех. Мужчин я побаивался. Папа не знал, что я болен и воспитывал меня ремнем. Но это была крайняя мера. А врачей я опасался (кровь я не сдаю). Мужчина в белом халате производил на меня сильное впечатление. И мама это подметила. Врач, одна из печально вздыхающих сказала маме, что возможно, мне мешает говорить, короткая уздечка под языком, и ее надо подрезать. Я был рядом и всё слышал. Мама спросила, где это сделать, и врач показала на кабинет хирурга, но надо записаться. Оттуда вышел огромный мужчина в белом халате. Я побледнел. Мама повела меня домой. Я не кричал и не плакал. Я молчал. Маму догнала «восторженная» врач и сказала, что если ребенок сосал грудь 1 год и 8 месяцев, то должно быть все в порядке. Но я этого не слышал. Я ушел в себя. Мама уже знала, что делать. Мы пришли домой и началось. Каждому, кто приходил, мама рассказывала, что для того чтобы я заговорил, меня надо отвезти к хирургу на операцию. Народу тогда в семье было много, и приходили друзья. Всего их было 8, и мама каждому, по отдельности, говорила тоже самое: «Надо везти на операцию». Я все время был рядом, был вынужден это слушать.
Я молчал, и даже не истерил, я был под впечатлением. Все это заметили. Единственное, что я мог сделать – заболеть. У меня это получалось всегда легко. Особенно от общения с плохими людьми, и от плохих впечатлений. Температура была высокая.
Все подыгрывали маме. И каждый раз спрашивали: «Когда пойдете подрезать?» Мама всем отвечала, что дней через 10, я выздоравливаю и пойдем. Считать я уже умел. И через 7 дней я был здоров. В комнату, где сидели я и папа, вошел «Володя» – это я четко произнес. И понеслось: каждого приходящего, я называл по имени. Каждый радовался как ребенок. Эмоция была сильная и общая. Все кричали:
