вытаращили глаза, – Так в посылке икона была? Зачем? От кого?
– Ну, там же написано было, вы что, не прочитали, от кого?
Тетя и дядя дружно покачали головой:
– Какой-то Пономарев или Пименов, не из наших, точно.
– А город – Санкт-Петербург, это было крупным, а улицу я не успел прочитать, – Дядя Сеня с укоризной взглянул на жену.
– Наливай дядя Сеня. – Я положила перед собой тетрадь. – Давно хотела записать свою родословную. Как дедушку звали, прадедушку, откуда родом.
– Деда твоего Иваном звали, а прадеда – Прохор. Была у нас фотка, да ушла, а то бы показал.
– В посылочке и фотография была, – я сунула дяде картонку.
– Мать-перемать! – хлопнул по столу ладошкой дядя Сеня. – Как ушла, так и пришла. Та самая фотка, которую Танька поперла. Вот пятнышко знакомое, и краешек надорван вот туточки. – дядюшка нежно потер пальцем уголок фотографии. – Делаю выводы, что она до сих пор жива-здорова и проживает в Питере. Раз прислала тебе посылочку, получается, что она про нас знает, а вот мы про нее – нет. Этот вот, с бородой, дедушка мой Прохор, тетка – это бабуся Серафима, на руках у ней – твой дедуля Иван. Под рукой у Прохора – маменька моя Катерина. А вторая девица, стало быть, Анька.
– Ишь ты, – умилилась тетка. – У своего заводика снялись.
– Да, – вздохнул дядя Сеня, – хорошие были люди. Взять прадеда нашего, Прохора, ух, деляга был, купчина, разворот имел, будь здоров. Лесопилкой владел, а перед революцией завод кирпичный поставил.
– Не в тебя пошел, – съязвила тетя Зина, макая в соль маринованный огурец.
– Куда тычешь, дура, – схватил ее за локоть дядя. – Беда, с вами, с бабами, великие мастера добро на говно переводить. Если б меня дедка воспитывал, я б, может, в графья пробился. А так, мать одна растила. Что с нее, с бабы, взять?
– А наследственность? – не унималась тетя. – Хотя, ты, скорее всего, в отца пошел, в пастуха местного.
– Почему это в пастуха? – оскорбился дядя Семен. – Мать как-то проговорилась, что отцом моим был комиссар из Питера.
– Ага, комиссар, – разошлась тетка. Коньяк явно пошел ей на пользу. Она разрумянилась и молодела на глазах. – Хвосты коровам комиссарил.
– Это у тебя во рту не язык, а хвост бычий. Метешь им, сама не зная что, – обиделся дядя. – Матке моей, вы все, – он ткнул в меня пальцем, – должны в ножки поклониться. Как наехала в тридцать третьем году комиссия в Вереево, наше семейство разъяснять, пропали бы, кабы не маманя. Дед-то богатеем был, могли нас всех по этапу отправить. Маменька-то с комиссаром заседание провела, внеплановое, на сеновале. Так и отбоярилась от ареста, и Ивана с Ольгой спасла. Дед-то твой токо-токо поженился с ней. А матка с того сеновала понесла. Да, а комиссар этот, засранец, батя мой, строго ей наказал, чтоб не трепалась. Она и молчала. Комиссар потом убыл в Москву на руководящий пост, а в войну его убили.
– Погоди, – нахмурилась тетя Зина. – Чего, брешешь-то? Ивашку,
